Утро встало пасмурное, мглистое; дождь перестал, но густые облака лепились по ребрам гор. Продвинувшись от Дацио вперед, войска, согласно диспозиции, разошлись в разные
стороны; князь Багратион взял вправо и стал взбираться на кручи, послав небольшой отряд за отступившими от Айроло французскими постами и отрядив правее себя три батальона и спешенных казаков. Передовой отряд слишком горячо гнал посты и зарвался в атаку сильной французской позиции; начальник был убит; другой, заступивший его место, ранен. Багратион поддержал отряд несколькими ротами, а правый французский фланг успела обойти левая союзная колонна: Французы отступили и заняли новую позицию. Здесь их атаковала средняя колонна, усиленная дивизией Швейковского, которую Суворов не послал за Багратионом вероятно потому, что собственными глазами удостоверился в неимоверных трудностях подъема правой колонны в горы. Французы, мастерски пользуясь оврагами, скалами, каменьями, производили губительный огонь, и хотя две правые русские колонны своим обходным движением заставили их перейти в отступление, однако они не раз еще останавливались на выгодных позициях и давали отпор, прежде чем поднялись на самую вершину горы.
Здесь благоприятные для Французов условия местности увеличивались в несколько раз, тем паче, что на подкрепление Гюдена успели прибыть ближайшие войска Луазона. Русские отважно пошли штурмовать с фронта позицию противника впереди Госписа, но Французы били их из за утесов и каменьев чуть не на выбор, и атака была отбита. Одушевленные присутствием Суворова и великого князя, войска двинулись вторично, и опять с той же неудачей и еще большей потерей. А Багратион все не показывался на фланге; войска его, карабкавшиеся по утесам и стремнинам целиком, на глаз, без всяких тропинок, изнемогали от усталости, тратили много времени, а подвигались вперед мало. Вершина горы пред ними все как будто вырастала и уходила вдаль, или совершенно застилалась облаками, которые обхватывали войска густым туманом. Люди помогали друг другу, подсаживали один другого, упирались штыками, прибегали к разным уловкам, а дело все плохо спорилось, и без конца тянулись эти грозные, недосягаемые выси.
День склонялся к вечеру; было 4 часа, ночной темноты оставалось ждать не долго. Суворов стал опасаться за Розенберга, о котором не было никакого слуха, а между тем под его начальством находилась почти треть армии, и порученная ему операция отличалась большою смелостью замысла. Опасение это поддерживалось необыкновенным упорством французской обороны, как бы указывавшей на двойную цель противника. Суворов велел штурмовать французскую позицию в третий раз. Войска двинулись и вслед за тем, почти одновременно, показались против неприятельского левого фланга, на снежной вершине, головные люди колонны Багратиона. Французы этого не ожидали, тотчас бросили позицию и стали поспешно ретироваться. Дело было Суворовым выиграно, Сен-Готар занят.
Из этого описания видно, как несправедливо многие иностранные писатели порицают Суворова за то, что он, упорствуя во фронтальных атаках, несмотря на убеждения Вейротера, будто бы только вечером послал обходные колонны, которые и решили дело в его пользу. Скорее можно сказать, что он, как при Нови и в силу тех же причин, был слишком нетерпелив, прибегая к троекратной атаке, но данные для подобного заключения имеются только теперь, когда весь ход дела ясен, а в то время рассчитать фронтальную атаку одновременно с фланговою было невозможно уже по одним свойствам местности. Атака Сен-Готара действительно могла обойтись Русским гораздо дешевле, если бы Розенберг не мешкал, как ниже увидим, но тут Суворов ни при чем; поджидать же Розенберга, отряженного по длинному и кружному пути, было дело не мыслимое.
К этому времени относится очень распространенный анекдот, будто русские солдаты, устрашенные видом гор и трудностями похода, отказались идти вперед, а Суворов пригрозил им, что ляжет от срама здесь в могилу, велев рыть и могилу. Ничего подобного не было; по всей вероятности этот драматический анекдот выдуман по поводу следующего случая. В голове одной из колонн ехали два офицера, - один австрийского генерального штаба, другой русский подданный из немцев. Разговор, который они между собою вели, коснулся щекотливого предмета - отношений Австрийского правительства к России, Суворову и русским войскам. Русский не сдержал своего негодования, австриец вступился за правительство с горячностью; произошла ссора, дошло дело до крупных слов, может быть до брани; австриец сгоряча бросил голову колонны, она остановилась, а он, встретив Багратиона, в сердцах сказал ему: "бранятся, не идут". На этой скромной основе должно быть и выросла эффектная, но ложная по духу сцена, попавшая и в историю, и в роман.