На этот раз, как и прежде, Суворов предупредил повеление, не даром же Государь в своих рескриптах к нему замечал, что оба они одних и тех же мыслей. Русская армия не успела в Баварии ни отдохнуть, ни одеться, ни исправить свой обоз, так что после нескольких недель похода потребовалась продолжительная остановка, и 5 декабря войска остановились в Богемии и верхней Австрии. Тут застало их высочайшее повеление, и они остались на занятых местах. Точно также Император Павел был предупрежден Суворовым и относительно переговоров о кампании будущего года. Суворов не меньше Павла I мечтал о том, чтобы вознаградить потерянное время; его воля никак не хотела преклониться перед необходимостью противоположного решения, самим же им сознаваемою. Еще в Линдау и в Аугсбурге входил он по этому в совещание с английским уполномоченным Викгамом, который даже получил от него изложенные на бумаге довольно подробные предположения. Сущность плана заключалась в том, чтобы главное наступательное движение во внутрь Франции было произведено со стороны Италии, чрез Дофинэ к Лиону, армией, составленной из Русских и Австрийцев, так как присутствие Русских вливало бы мужество в Австрийцев, а содействие последних было бы полезно по лучшему у них устройству генерального штаба, осадной артиллерии и некоторых других частей (см. Прил. XII). Лондонский кабинет одобрил план Суворова, сообщил его в Вену и Петербург как свое собственное предложение, вызывался давать субсидию на 80.000-ную русскую армию, только бы она состояла под начальством Суворова, и положил кроме того непременным условием, если будет принят какой-либо другой план, чтобы он был предварительно одобрен Суворовым же.
Император Павел составил свое предположение о будущей кампании; Венский кабинет предложил в свою очередь тоже особый план. Начались переговоры, но в самом разгаре были прерваны, потому что мысли Русского Государя опять изменились. Декабря 27 был послан Суворову собственноручный рескрипт: "обстоятельства требуют возвращения армии в свои границы, ибо виды венские те же, а во Франции перемена, которой оборота терпеливо и не изнуряя себя мне ожидать должно;... идите домой немедленно".
Действительно, со стороны союзника ничего нового и хорошего не происходило и впредь не предвиделось, а неприятель давал надежду на коренной у себя поворот к лучшему. Наполеон Бонапарте, вернувшись из Египетской экспедиции, славной, но во всех отношениях бесполезной, кроме утверждения его личной военной репутации, произвел 18 брюмера (29 октября) государственный переворот. Прежняя конституция была заменена новою; во главе власти стали три консула или, лучше сказать, первый консул Бонапарте; с первых же дней проявилась сильная государственная власть, и анархия стала быстро исчезать, уступая место порядку во всех частях управления; революционные заносчивость и неуступчивость во внешней политике заменились сговорчивостью и умеренностью. В ходе французской революции произошел такой поворот к новому правительственному режиму, что в Европе пошли слухи о восстановлении королевской власти, а Император Павел стал говорить, что ему все равно, кто бы ни царствовал во Франции, лишь бы там было введено монархическое правление 12. В другое время Императору Павлу было бы, может быть, слишком мало этих веяний, чтобы изменить свою политику, но в настоящую пору горькое чувство разочарования и обманутые надежды поощряли его разорвать союз, оказавшийся искусственным, тем более, что Австрия не изъявляла готовности поступиться чем-либо из своих целей и уж не скрывала их по-прежнему, хотя и обнаруживала искреннее сожаление о разрыве союза с Россией.
Впрочем и это сожаление скоро исчезло. Лондонский кабинет в сношениях с Австрией был сговорчивее Петербургского, не стоял принципиально против австрийских захватов в Италии, предлагал субсидии, обещал свое содействие при заключении Австрией нового займа. Все это потому, что английская политика, по своим началам, была гораздо более однородна с австрийскою, чем с русскою, и если впадала в какие-нибудь излишества, то никак не в донкихотство. Лондонский кабинет желал во что бы то ни стало продолжать с Францией войну, а следовательно и удержать Австрию от сепаратного мира. Тугут заметив, что с Англией поладить можно и Австрия не останется в одиночестве, перестал дорожить другим союзником, несговорчивым и лично к нему, Тугуту, неприязненным. Австрийский министр не находил уже нужным скрытничать по-прежнему и с достаточною ясностью обнаруживал намерения своего правительства на счет приобретений в Италии. Сверх того он довольно бесцеремонно высказал свое мнение на счет совершенной ненадобности сильной русской армии для будущей кампании, объяснив, что 15,000-ный вспомогательный корпус есть все, в чем Австрия нуждается; если же Император Павел желает выставить большие силы, то их лучше всего употребить вместе с английскими войсками, в виде десанта. Еще категоричнее высказался Венский кабинет против зимовки русских войск в пределах Австрии, прикрываясь предлогом, что она очень обременительна для края; даже Франц II не счел неудобным написать об этом прямо от себя Суворову и, для ускорения выступления русских войск, послал к нему графа Бельгарда. Тугут не останавливался и перед поступками прямого неприличия; так на просьбу Суворова, обращенную к императору Францу, чтобы при размене пленных не были забыты Русские, попавшие в руки неприятеля, Тугут отвечал Колычеву, что русские войска, находясь в Швейцарии, состояли на субсидиях Англии, следовательно дело не Австрии о них заботиться. Суворов представил цифры для убеждения, что в руки Австрийцев он передал пленных Французов в несколько раз больше, чем оставил Русских в руках неприятеля, следовательно русские войска заслуживают, чтобы Австрийцы позаботились о попавшихся в плен из корпуса Римского-Корсакова. Сообщая об этом Колычеву, Суворов писал ему: "будьте тверды, не заразитесь воздухом совиного гнезда, чуть вы гибки, - Тугутова гибкость вас одолеет, и будете вы в узде, как Разумовский" 14. Но и твердость не помогла: Тугут отделался ответом очень неопределенным, который ничего не разрешал, а только оттягивал решение.