Однако пересилил себя Суворов и на этот раз, остался; только все приготовления возложил на полковника князя Мещерского. Поиск назначен ночью с 7 на 8 июня; диспозиция объявлена; войска двинулись с наступлением сумерек к берегу Дуная; флотилия вышла из Аржиша, Князь Мещерский и прочие частные начальники выехали вперед к берегу, но увидев, что Турки настороже и что силы у них большие, усомнились в успехе и признали переправу невозможною.
Это было последней каплей, переполнившей сосуд; Суворов уехал в Букарест. Оттуда он написал Салтыкову в тот же день, 8 числа, письмо; говорит, что еле бродит; что в присланном батальоне нет и полубатальона и надо прислать еще; что накануне «маневр был прекраснейший, войска подвинуты были по их лагерям, флотилия 30 лодок для левой атаки, 4 шайки для правой с острова уже были в рукаве... (продолжает по-французски). Мерзко говорить об остальном; ваше сиятельство сами догадаетесь, по пусть это будет между нами; я пришлец, не желаю делать себе здесь врагов»... Назавтра он несколько успокоился и пишет яснее: «Благоволите рассудить, могу ли я уже снова над такою подлою трусливостью команду принимать и не лучше ли мне где на крыле промаячить, нежели подвергать себя фельдфебельством моим до стыда — видеть под собою нарушающих присягу и опровергающих весь долг службы? Г. Б. причиною всему; все оробели. Может ли быть такой полковник в армии российской? Не лучше ли воеводой, хоть сенатором? Какой это позор! Все оробели, лица не те. Бога ради, ваше сиятельство, сожгите письмо. Опять сим напоминаю, что я здесь неприятеля (себе) не хочу и лучше все брошу, нежели бы его иметь пожелал. Каторга моя в Польше за мое праводушие всем разумным знакома, Есть еще способ: соизвольте на время прислать к нашим молодцам потверже генерал-майора. Всякий здесь меня моложе; он может ко мне заехать, я ему дам диспозицию; прикажите ему только смело атаковать. Г. Б. зачем-нибудь между тем отзовите, да пришлите еще пару на сие время смелых, мужественных штаб-офицеров пехотных... Боже мой, когда подумаю, какая это подлость, жилы рвутся» 3.
Суворов выносил тройную муку: и от лихорадки, и от поведения подчиненных, и от опасения, что минует надобность в экспедиции. Под этим впечатлением он пишет Салтыкову 10 июня третье письмо: просит прислать еще один батальон; говорит, что князь Мещерский честный человек, но еще не имеет привычки командовать; что Бат. тоже, но трус (пишет по-французски и вместо слова poltron ставит одну букву р.), и что это может иметь дурное влияние на войска. Июня 11 новое письмо, которым сообщает, что раньше воскресенья не может приняться за дело, «да и то как Бог изволит». Наконец 14 числа Суворов возвратился в Негоешти, написал Салтыкову, что ему немного лучше и что он хочет сделать попытку. Просимый батальон (Апшеронский) к тому времени был прислан; однако Суворов приказал вооружить карабинер пехотными ружьями из Букареста, обучать пехотному строю, стрельбе, атаке холодным оружием; обучались также усиленным образом вновь прибывшие рекруты. В отсутствие Суворова, князь Мещерский ни на что не решался, кроме посылки небольших казачьих партий, и ничего не делал, кроме постройки одной батареи в устье Аржиша, хотя Румянцев предписал произвести или поиск, или по крайней мере демонстрацию. Главные силы Румянцева переправились через Дунай; на Вейсмане по прежнему сосредоточивался весь блеск военных действий.