Граф Румянцев был взбешен таким решением, что и высказал Каменскому довольно откровенно. «Не дни да часы, а и моменты в таком положении дороги», писал он 13 июня: «недостаток пропитания не может служить извинением, ибо от вас же зависело отвратить оный» 10.
Все это по отношению к Суворову не совсем вразумительно. Жизнь человека, состоит из цепи фактов, не подвернувшихся случайно, не навеянных извне судьбою, а выросших из внутреннего мира этого человека. В поверке фактов жизни по духу человека и обратно, в оживотворений этим духом его деятельности и заключается главная задача жизнеописания. Если при каком-нибудь случае одно не вяжется с другим, то тут должна быть фальшь, которая требует разъяснения. Это отнюдь не значит подгонять факты под уровень предвзятой мысли; меркою тут должен быт сам человек, и весь вопрос сводится лишь к тому — верно ли человек понят. Отрицать же внутреннюю силу, выражающуюся в направлении событий, значит не признавать жизненных законов и все, большое и малое, относить к категории случайностей.
Не говоря о Суворове будущем и ограничиваясь Суворовым прошедшим, все-таки приходится недоумевать на счет дней, следовавших за победою при Козлуджи. Его военные принципы, его предшествовавшие действия в Польше и Турции, — все это однородно и гармонично, а постановление военного совета при Козлуджи является диссонансом. Это подтверждается собственными словами Суворова, хоть не совсем прямо. В 1792 году, т.е. 18 лет спустя, он говорит: «Каменский помешал мне перенесть театр войны чрез Шумлу за Балканы». Около того же времени Суворов пишет записку, без адреса и числа, в которой между прочим значится: «Семь батальонов, 3 — 4,000 конницы были при Козлуджи, прочие вспячены Каменским 18 верст, — отвес списочного старшинства. Каменский помешал графу А. Суворову Рымникскому перенесть театр через Шумлу за Балканы». Конечно тут есть преувеличение: Каменский не «вспячивал» при Козлуджи войска, а сам Суворов ушел от него вперед; но и слова Суворова, и записка его свидетельствуют, что у него было предположение вести энергические наступательные действия после Козлуджи. Правда, желание это было, так сказать, платоническим и не имело в себе почти ничего реального, ибо своих войск Суворов имел слишком мало и они были совершенно изнурены, так что дальнейший немедленный с ними поход представлялся немыслимым. Суворов надеялся, что ему удастся увлечь Каменского своими смелыми планами, подчинить его себе нравственно и фактически, распоряжаться его отрядом, как своим. Подобное подчинение принца Кобургского в 1789 году Суворову удалось, и под свежим впечатлением этого обстоятельства, он говорил и писал в 90-х годах, как выше сказано. По Каменский был человек иного склада и не только не думал идти за Суворовым на помочах, но требовал от него самого повиновения. Наступательное движение не состоялось 11.
Таков уже военный характер Суворова, что для объяснения пассивного постановления военного совета, в котором этот человек участвовал, приходится прибегать к сопоставлениям. Между тем, нет никакого основания заподозривать верность официальных сведений о решении военного совета после Козлуджи; но они опять представляют одну только лицевую сторону предмета 12. Каменский, разумеется высказал Суворову тотчас после сражения свое негодование и привел его, что называется, к порядку. Суворов увидел ясно, что самостоятельность действий для него закрыта, что Каменский на буксире за ним не пойдет, а если бы и удалось убедить его на дальнейшие действия по направлению к Шумле и потом за Балканы, то успеха все-таки ждать нельзя потому что руководителем дела будет не он, Суворов, а Каменский. Последнее соображение совершенно в духе Суворова; окончательную выработку оно получило позже, но существовало в довольно ясных очертаниях и об эту пору. Таким образом, оппозиция Суворова в военном совете представлялась бесцельною и ненужною; она могла только увеличить его обособленность, умножить число его недоброжелателен и завистников, повести к новым столкновениям с Каменским и т. п. Подобные соображения прямо вытекают из положения вещей; ими только и может быть объяснено согласие Суворова с военным советом на счет приостановки действий. Такое объяснение, по крайней мере, не противоречит его духу и понятиям; оставляя же факт советского постановления без всяких комментарий, мы пришли бы к выводу по-видимому самому простому, но в сущности наиболее далекому от истины.