«Ишь, разыгрался, — неодобрительно подумал Гуммозов, — ну, прямо петушок». И на этот раз неведомо для себя попал в самую точку.
А Петр Иванович надел на голову искусственную, под соломенную, шляпу и вышел на улицу. Он подумал, что Гуммозову в его свободные дни показалось бы странным его круглосуточное сидение дома в летнюю погоду, да и для здоровья пешеходные прогулки полезны. Кроме того, все еще не были приобретены книги по современному куроводству, так что прогулка приобретала к тому же и некоторую цель.
Червь сомнения, однако, точил душу Петра Ивановича: а вдруг все-таки Гуммозов слышал его петушиный крик? «Да хоть бы и слышал, — во второй раз подумал Петр Иванович, — вон Виктор Чистяков, — он вспомнил, что уже думал о Викторе Чистякове. — Ну не Виктор Чистяков, — подумал Петр Иванович. — Даже если слышал, то и что? Да признайся я ему сейчас открыто во всем, он и то не поверит, — от такой неуязвимости Петр Иванович почувствовал большое облегчение и уверенность в себе. — Нет, никто не догадается, — подумал Петр Иванович. — Прежде чем наука это явление откроет, таких петухов должен не один десяток появиться».
В общем, Петр Иванович все эти сомнения отринул и, поглядев налево и направо, достойно отправился по каналу Грибоедова на Невский. В сельхозотделе в Доме книги нашел-таки одно довольно толстое исследование вопроса и одну тоненькую брошюрку: «Укрупнение разукрупненных птицеферм в колхозах и совхозах Новгородской области». Не собираясь укрупняться, Петр Иванович некоторое время колебался, взять ли ему последнюю, но подумал, что, пребывая определенное время суток в состоянии петуха, было бы не совсем правильно стоять в стороне от общественной жизни, да и брошюрка стоила всего семнадцать копеек, так что, поколебавшись, Петр Иванович решил взять и ее. С завернутыми книжками он в приподнятом настроении вышел на Невский и пошел продолжать прогулку.
Опять Петр Иванович принялся замечать то, на что уже несколько лет не обращал внимания. «Интересно, — подумал в связи с этим Петр Иванович, — как все-таки соотносятся возрасты? Если по-петушиному, то сколько мне сейчас должно быть лет? Хотя это неправильно, — подумал Петр Иванович. — Не лет, а какой процент жизни и соответственно этому молодость или почетная зрелость?» Судя по своим чувствам и желаниям, он пока еще оставался ближе к молодости, а что касается внешних данных, то поди-ка разбери, на сколько этот петух выглядит — для этого надо быть опытным куроводом. Понимал, что не красавец, и это все. Красавец не красавец, а вот опять пришлось умерить молодцеватость походки, а то неудобно: казалось, что прочтут даже не родившиеся еще мысли, потому что (старый хрыч!) смотрит на это переливающееся в летних платьях женское население, как на укрупненное хозяйство. Рассердившись на себя, Петр Иванович повернул на Мойку и, намеренно шаркая, пошел в сторону дома.
Толстое исследование было, в основном, посвящено разнообразным породам иных и отечественных кур. В нем много было разноцветных и сереньких помельче иллюстраций и описаний всевозможных куриц с их повадками и яйценоскостью и петухов неизвестных до сих пор Петру Ивановичу пород вплоть до бойцовых, которых тоже оказалось великое множество. Однако насчет корма, особенно отечественного, здесь почти ничего не говорилось, в тоненькой же брошюрке, напротив, оказалось много полезного. Это лишний раз напомнило Петру Ивановичу о том, что за внушительной внешностью может скрываться совершенно бесполезная суть, тогда как человек (вот же подобно брошюрке), в общем-то незаметный, может заключать в себе весьма интересную тайну. Об этом Петр Иванович подумал не без некоторого самодовольства.
Теперь те двадцать четыре часа плюс дорога, что Гуммозов отсутствовал по месту жительства, Петр Иванович существовал исключительно в виде петуха. Проводил эти сутки безвыходно дома, то поклевывая пшено и другой вычитанный в руководстве корм, то задремывая на никелированной спинке кровати, то в тишине, нарушаемой только машинным гудением за окном, то заглушая эту тишину звуками телевизора, а чаще радио, все больше «отравителями умов». И только когда сосед возвращался и начинал разнозвучно стучать сапогами по кухне, приходилось принимать человеческий вид, чтобы показаться тому в этом образе.
Отец был цирковой силач, носивший по старорежимной традиции итальянский псевдоним Сатанелли. Подлинная фамилия неизвестна. Спился. Умер от белой горячки, едва успев зачать воздушной тогда акробатке непьющего Гуммозова. Но девушку не уволили, она осталась работать в цирке, однако по своему новому, в том числе и физиологическому положению не летала под куполом, а мыла теперь мужские и дамские комнаты. Ковавший подковами цирковых лошадей приходящий кузнец Никита Сергеевич Гумозов (через одну только букву) великодушно взял в жены отвергнутую цирковым обществом женщину и тем самым сообщил рабочее происхождение уже родившемуся к тому времени от артиста ребенку. Он тоже спился и умер, не дожив нескольких дней до Октября.