В холле, залитом светом из окон, Дина бросилась к нему навстречу. Ноги, руки, губы у неё дрожали. Задыхаясь от суеверного ужаса, она прошептала:
— Что это? Что это? Почему?..
— Ш-ш, — Алекс легко, почти невесомо погладил её по голове, — успокойся. Сюда она не выйдет. Слишком светло.
— Оно почти схватило… Почти схватило! — Дина клацнула зубами, едва не прикусив язык, так тряслась челюсть. — Холодное! Живое! Ты видел? Видел?!
Она повторялась, не замечая этого.
— Нет. Я её не вижу. И не чувствую. Только слышу. И она меня, похоже, совсем не замечает.
— Но ты играл! Зачем? — Девушка была совершенно сбита с толку.
— Сомневаюсь, что она чего-нибудь боится, но, как я уже говорил, две вещи ей очень не нравятся — солнечный свет и музыка. Даже такая, — Алекс вздохнул. — Зачем же ты пошла туда в одиночку?
— Я же включила свет! Не думала, что оно…
Дина вздрогнула, её обдало холодком, словно ленивые плети щупалец мрака снова оказались совсем близко.
— Давай уйдём отсюда?
— Давай. Вот, я нашёл, тут есть твой адрес, — Алекс вытащил из-за пазухи согнутую вдвое папку. Она оказалась тощей — всего несколько листков бумаги.
По пустому проспекту Энгельса, прямо по трамвайным путям, им навстречу медленно шёл человек. Издалека было не разглядеть, мужчина это или женщина, молодой или старый, но деревянная, неживая походка была заметна даже с такого расстояния.
— «Уходящий», — уверенно прокомментировал Алекс, не дожидаясь, пока человек приблизится.
— В смысле? — равнодушно спросила Дина.
Она так устала, что гадать над значением его слов не было никакого желания. Гудели ноги, голова «распухла» от тревожных мыслей и обрывочных воспоминаний, которые никак не желали сложиться в то, что она приняла бы, как незыблемое «я».
— Один из тех, кто ничего не вспомнит и к концу дня исчезнет во тьме. Там, на востоке. Не бойся, они безвредные.
Женщина — а это оказалась женщина средних лет, босая, в ярко-зелёном фланелевом халате — поравнялась с ними, но даже не повернула головы. Она механически переставляла ноги, глядя перед собой совершенно пустыми глазами. Её лицо, бледное до синевы, помятое и обрюзгшее, абсолютно ничего не выражало.
— Ух, — выдохнула Дина, вспомнив «сумасшедшего» старика, и обернулась женщине вслед. — Они всегда такие?
— Нет. Некоторые даже разговаривают. Поначалу. Но ближе к вечеру становятся, как зомби.
Некоторое время они шли молча.
— Слушай, Алекс, — Дина вдруг сообразила, о чём собиралась его спросить ещё до того, как они вошли в школу, — а что ты делаешь в Озерках, если сказал, что живешь в центре?
— А, — он насупился, — вчера был дурацкий день. И закончился он здесь. Я не успел бы вернуться обратно, заночевал у Доктора. Ночью здесь неуютно.
— В смысле — день закончился? — Дина непонимающе потеребила замолчавшего парня за рукав.
— Ну, я же говорил тебе, что день для каждого свой? Вот пока я с тобой, мой день будет длиться столько же, сколько и твой. А вчера… — он помрачнел. — Вчера я ничем не успел помочь одному человеку. Он вспоминал слишком медленно, а солнце двигалось слишком быстро…
Девушка непроизвольно ускорила шаг, встревоженно посмотрев в блёклое небо. Солнце зацепилось за крышу одной из высоток и никуда не двигалось. До зенита было ещё далеко, хотя, судя по ощущениям, оно должно было уже стоять там, прямо над их головами.
— Это здесь, — Алекс сверился с табличкой на стене и завернул за угол длинного кирпичного дома, во двор.
Именно здесь Дина и очнулась на рассвете. Сейчас двор не показался ей таким пугающим, хотя тишина и пустота продолжали нервировать.
— Подожди, я отъеду, — выдав дежурную фразу, папа протискивается в машину с водительской стороны. С пассажирской повторить такой трюк невозможно — до зеркала соседского «вольво» каких-то тридцать сантиметров, а двери у «паджеро» широкие. Так что Дина остается ждать, нетерпеливо притопывая.
Машин во дворе так много, что они жмутся друг к другу боками. Хозяева вынуждены ставить их максимально близко, чтобы не колесить по кварталу в поисках свободного местечка. Сегодня важный день, опаздывать совсем не годится. Они, как всегда, едут на соревнования первыми, мама появится уже к разминке. Улицы пусты, никаких пробок. Воскресенье, 6—30 утра.
Дина моргнула — стоянка была пуста. Ни соседского «вольво», ни серебристой хондочки, ни красного малютки-смарта, о котором она, кажется, мечтала. Двор без машин показался ей осиротевшим.