Испуганный Милан долго ругался и охал, потом начал громко петь, чтобы его услышали скрывшиеся в кукурузе, но они не слышали, потому что ушли далеко вперед, решив идти пешком прямой дорогой. До Врацы оставалось километров двадцать.
Сняв плащ и кепку, Гаврил молча шел впереди своих спутников. Все было сказано, передумано, взвешено. Оставалось только гадать: восстанет Враца или не восстанет?
Но он был не из тех, кто привык гадать. Вся его жизнь прошла в мире конкретных категорий: бедные и богатые, рабы и господа, эксплуатируемые и эксплуататоры, простые труженики и снобы, люди и звери, хижины и дворцы, свобода и тирания… И в сфере этих категорий он определял свое место, свою позицию, свою мораль. Никаких средних понятий для него не существовало. Он считал, что человек может находиться либо по одну, либо по другую сторону баррикады. С этой категоричностью он определил и свою точку зрения. Когда встал вопрос: «За восстание или против», он высказался «за». Тогда он сказал: «Мы достаточно говорили о революции, пришло время ее делать!» Таким и запомнил его Васил Коларов.
«Гаврил Генов был одним из тех местных партийных руководителей, которые не были согласны с глубоко ошибочной позицией, занятой Центральным Комитетом во время переворота 9 июня. Он правильно понимал характер кризиса, наступившего в результате фашистского переворота 9 июня, правильно понимал задачи партии, которые возлагались на нее в условиях, создавшихся в результате переворота, и настаивал на решительных действиях вместе с Земледельческим союзом против путчистов».
Принципы и мораль этого человека были выплавлены в жарких схватках на протяжении многих лет жизни.
Он родился в селе Живовцы, находящемся в восьми километрах от Фердинанда. Вырос в Соточино, неподалеку от станции Мездра. Отец его, Горан, погиб молодым, когда на него опрокинулась телега со снопами. Мать, Младена, оставшись вдовой, вышла замуж за вдовца из близлежащего села. Там Младену встретило четверо детей, а вместе с ее ребенком стало пять. В такой большой семье и рос Гаврил.
На первый взгляд он ничем не отличался от остальных крестьянских ребятишек-пастушков, босых и голодных детей бедняков. Однажды, когда он уже начал ходить в школу, учитель Цеко Тодоров сказал матери: «Этот мальчик не похож на других. Вы должны дать ему образование. Продайте поле его отца Горана в Живовцах и выучите его».
Таковы были учителя в этом своеобразном Диарбекире[15] — прогрессивные люди, оставившие неизгладимый след в памяти: Цеко Тодоров, Димитр Филипов, Марко Марков. Они выступали с лекциями, собирали средства для оказания помощи беднякам, учили, давали напутствия в жизнь, спорили с попами и сельскими старостами, поднимали народ на борьбу. Такими их помнит и протоиерей Йордан из города Фердинанда.
«…После какой-то конференции, — говорит протоиерей, — стали раздаваться требования исключить из школьной программы изучение закона божьего. К этим требованиям присоединились и сельские жители. Власти же не принимали никаких мер. Более того, когда министром народного просвещения стал ныне покойный Шишманов, учителя начали проповедовать свои антирелигиозные идеи, открыто высказывали свои социалистические убеждения. Потом образовались социалистические кружки в таких селах, как Лопушна, Соточино, Крапчене, Припылжене, Белимел, Челюстница. А надо сказать, что двадцать — тридцать лет назад учителя в наши края из-за отсутствия местных кадров приезжали из других краев Болгарии. И кто ехал? Приезжали те, кто был изгнан из своего родного края за свои убеждения или по этой же причине вообще не был принят там на работу. Врачанский округ, и прежде всего Берковская и Фердинандская околии, стали обетованной землей для них. Не успеют назначить молодого учителя, как старые испытанные товарищи-учителя окружат его заботой и вниманием. Так случилось со многими молодыми учителями. Более того, в селе, где большинство составляли сторонники коммунистов, не смел человек и слова сказать против них. Клубы, вечеринки, речи, собрания — не остановишь. Молодежь добровольно создала в Лопушне коммунистический клуб. Отец говорил о своем сыне: дома работать не хочет, а как для коммунистического клуба, так всю неделю работает! И железнодорожники, и адвокаты, и учителя, и офицеры запаса, и чиновники, и священники — все демонстрировали свою принадлежность к коммунистической партии. Коммунисты не забывали и о маленьких детях. Их организатор, офицер запаса, адвокат Замфир Попов, каждое воскресенье как соберет маленьких детей в красных блузках, да построит их по четыре в ряд, так они и манифестируют по главой улице с пением «Интернационала». И так каждый воскресный вечер. Ни власти, ни школьное начальство, ни церковь — никто на это не реагировал. Устраивая в каком-нибудь селе собрание, коммунисты выделяют своего оратора и свою охрану. Смотришь, только что танцевали, вдруг уже посреди хоровода появляется стол и человек на нем — оратор-коммунист. Музыка умолкает, а оратор начинает ругать всех подряд. Товарищи рукоплещут. А как только закончит, музыканты опять начинают хоро играть… Поедет какой-нибудь торговец в село, где коммунисты хозяйничают, и, если окажется, что тот не разделяет их убеждений, ему сразу же устраивается бойкот, так он и уедет, не продав свой товар. А если путник пройдет через такое село и споет песню, прославляющую царя, — то сразу же составят на него акт за нарушение тишины…»
15