Мысли… Мысли… Мысли…
До самого Фердинанда Гаврил не произнес ни слова. Только когда они перебрались через реку Огосту и направились к садам, он обернулся к своему спутнику и сказал:
— Крысте, хочу спросить тебя кое о чем…
— Пожалуйста, товарищ Генов.
— Но ты мне должен сказать только правду.
— Конечно, товарищ Генов.
— Верно ли, что девятого июня ты был единственным человеком во Враце, который вышел на улицу с красным знаменем и крикнул: «Долой фашизм! Да здравствует революция!»?
— Верно, товарищ Генов! — улыбнулся Крысте.
— А почему улыбаешься?
— Потому что меня объявили сумасшедшим и отвезли в психиатрическую больницу. Только поэтому я и остался жив. Иначе схлопотал бы фашистскую пулю!
— Значит, ты оказался единственным революционером?
— Пожалуй, что так выходит, товарищ Генов. Но это старые дела. Забудем их…
— Забудем их… — вздохнул Гаврил, махнул рукой и вытер потрескавшиеся губы.
Где-то вдалеке, над огородами и в долине реки Огосты, уже слышались ружейные выстрелы.
10
Пока пили вино из глубокой глиняной миски и кололи орехи, протоиерей Йордан читал свое сочинение иеромонаху Антиму из Клисурского монастыря и одному попику из села Флорентин Видинского края.
— «…Город Фердинанд, — читал протоиерей, — является центром околии и насчитывает около пяти тысяч жителей, большинство из которых болгары; есть турки, евреи, армяне и цыгане. Расположен он на левом берегу реки Огосты, в большой котловине, окруженной со всех сторон холмами. Старинное название города — Голяма-Кутловица…»
— Отче, нужно упомянуть и о Клисурском монастыре, — сказал иеромонах Антим, — иначе география полной не будет.
— Я отметил его на странице тридцать второй, ваше преподобие. Итак, продолжаю: «…Во времена римского владычества на этом самом месте был расположен большой город, насчитывавший более двенадцати тысяч жителей и именовавшийся Монтаненсиумом. Там собрались представители со всей Болгарии: из Габрово, Берковицы, Цариброда, Кюстендила, Тырново, Самоково, Врацы — из каких только уголков земли болгарской не было здесь людей».
— Скажи и о ярмарках!
— Я вот что сказал: «…Каждый понедельник там устраивался большой базар по продаже крупного и мелкого скота, а также мануфактуры и бакалейных товаров. Каждый понедельник этот базар гудел, словно улей. Сюда прибывали торговцы из Софии и Габрово, из Фракии и Греции, чтобы купить скот или продать свои товары…» Теперь о промышленности…
— Она хорошо развита и нельзя забывать об этом.
— Я зафиксировал все точно. «…В городе есть два черепичных завода, две маслобойни, электростанция, современные мельницы, несколько слесарных, много сапожных, столярных, кожевенных и других мастерских. Услуги торговле оказывают три государственных и три частных банка. Есть православная церковь, мечеть и синагога. Есть неполная гимназия, начальное торговое училище…»
— О церкви — хорошо, но о мечети излишне вспоминать, потому как она закрыта муфтием.
— Ходят, ваше преподобие, ходят молиться. Каждую ночь ходжа воет с минарета, как волк, не давая людям спать.
— Конечно, ходжа будет выть, когда мы, православные слуги божьи, не на своих местах.
— Этот ходжа не опасен, ваше преподобие. Более опасны те, кто обыскивал вас, оставив в одном исподнем перед входом в город! Их нужно бояться и тебе, и всем нам!
— Так всегда бывает, когда власти бездействуют, — повысил голос иеромонах. — Где Григоров, начальник околийского полицейского управления? Нас раздевают догола, а его людей нет!
— Даже ругают нас по-матерному, — подал голос попик из Флорентина, — а Григорова нет!
— Смутное время, братья, все, что задумают власти, коммунистам известно становится… Особенно от адвокатов и учителей.
— И почему Григоров не арестует их?
— Григоров все это сделал еще двенадцатого, но самые опасные — Замфир Попов, Христо Попов и другие — сбежали и укрываются в селах Лопушна и Соточино.
— О Христо и Иване[19] я знаю. В этом виноват их родитель — отец Михаил. Проморгал он сыновей.
— Я сказал ему об этом позавчера, когда служили молебен в церкви, а он посмотрел на меня свысока и ответил: «Я в дела моих сыновей не вмешиваюсь, Йордан, они совершеннолетние…»
— Анафема таким божьим слугам!
— Не посмел я предать его анафеме. В нашей околии других таких, как он, нет.