— Батюшка, — сказали ему в конце концов, — возвращайся домой. Хватит болтаться по городу, можешь пострадать.
— Я хороню убитых. Отпеваю их.
— В твоем отпевании нет надобности.
— Это мой долг, господин.
— Я не господин, а товарищ.
— Никакой ты для меня не товарищ.
— А я запрещаю тебе называть меня господином! И хватит трясти своей рясой по городу. Иначе я за твою жизнь не отвечаю.
— Угрожаешь?
— Не угрожаю, а предупреждаю! Это во-первых, а во-вторых, скажи клисурскому попу и флорентинскому попику, чтобы из твоего дома никуда не высовывались, пока в городе не станет спокойно.
— Они больные и лежат с температурой…
— Ложись и ты с ними.
Этот разговор между протоиереем и Митрушкой происходил в половине десятого. В десять часов протоиерей закрылся в церкви, решив оттуда «понаблюдать за обстановкой».
В эти часы 23 сентября началось «великое переселение народов». Из всех близлежащих сел прибывали, как говорил протоиерей, толпами вооруженные и безоружные люди, собирались перед Народным банком, где разместился городской революционный комитет, просили оружия и ждали, когда их поведут в бой. Одна походная кухня, установленная на площади, уже дымилась, там варились бобы для повстанцев. Вот как об этом пишет генерал Михайлов:
«…Из сел прибывали вереницы повозок с пшеницей, хлебом и другой провизией, необходимой для нормальной жизни людей. В нескольких местах в городе находились походные кухни, и бойцы формируемых подразделений обеспечивались горячей пищей и хлебом. Походная кухня располагалась и около Народного банка. Здесь питались преимущественно повстанцы, прибывавшие из близлежащих сел. В больших котлах, установленных на камнях, непрерывно готовилась пища…»
А в это время городской революционный комитет, руководимый Христо Михайловым, заседал в одной из канцелярий Народного банка. На балконе развевалось красное знамя, а рядом с ним — оранжевое. В состав революционного комитета входили Христо Михайлов, Цеко Тодоров, Генко Крыстев, Димитр Веренишки, Асен Греков, Иван Андреев, а также земледельцы Димитр Братоев и Бабишов.
Эти люди должны были руководить дальнейшим ходом восстания. Они устали, изнервничались, у них потрескались губы и покраснели глаза. Алюминиевые солдатские кружки с холодным липовым чаем, расставленные на столе, стояли нетронутыми.
Христо Михайлов, в офицерских галифе, оставшихся у него еще с войны, и в клетчатой рубашке, с планшетом через плечо, отдавал свое очередное распоряжение:
— Прежде всего, товарищи, оружие! Нужно незамедлительно сформировать команду, которая займется розыском спрятанного оружия. Параллельно с этим мы должны обеспечить население продовольствием и установить порядок. Возможно, поднимут голову уголовные элементы, чтобы половить рыбку в мутной водице. Уголовным преступникам, спекулянтам, игрокам на черной бирже и прочим гадам — всем им надо вовремя дать по рукам… Вместе с этим нужно запретить какой бы то ни было самосуд, конфискацию имущества, наказание и преследование отдельных лиц без указаний революционного комитета.
— Все это так, — сказал Веренишки, избранный комендантом города, — но арестованные уже протестуют, требуют свидания со своими близкими. Что делать?
— Никаких свиданий, — сказал учитель Цеко Тодоров, — но нужно разрешить только передавать продукты.
— О еде речь не идет, бай Цеко, — вмешался Асен Греков, — еду мы им даем и разрешим, чтобы им носили передачи, хотя они, когда нас держали под арестом, давали нам только хлеб да воду.
— Я не согласен с этим, — сказал комендант города. — Любое ослабление режима будет иметь нежелательные последствия… Но если вы так решили, я подчинюсь…
— Мы — это одно, а они — другое, Митя! — снова взял слово Христо Михайлов. — Нужно проявлять гуманизм, не забывая, конечно, что они враги, классовые враги!
— Ты прав, товарищ Михайлов, — вздохнул комендант, — но я, удивляюсь, чего это мы сели говорить сейчас о гадах, как будто у нас нет других дел.
Он встал и с гневом вложил свой пистолет в кобуру, реквизированную у арестованного околийского начальника.
— Да, товарищи, — сказал Христо Михайлов, — много времени мы потеряли с ними. В конце концов, Веренишки прав. Там, где нужно, будем усиливать революционную требовательность.
С улицы послышались крики, и, прежде чем они разобрались, в чем дело, в комнату ворвался не кто иной, как сам Гаврил Генов. Заседание сразу прервалось. В порыве радости все вскочили.