До прибытия Лопушанского отряда решили отвести свои силы на холмы, а потом штурмом снова взять Фердинанд. Предложение было принято, хотя и с болью, потому что тяжело отступать из города, взятого несколько часов назад решительной атакой, и снова отдавать его в руки врага.
— Делайте что хотите, — сказал комендант Веренишки, — но листовку я отпечатаю. Если не огнем, так хотя бы листовкой их встречу!
Он взял черновики из сумки Христо Михайлова и бегом бросился вниз по лестнице в типографию.
Штаб продолжал еще некоторое время заседать, чтобы уточнить порядок отхода из города, а когда все вышли на улицу, уже кто-то разбросал листовки. Люди останавливались, поднимали и читали их. Откуда-то издали, со стороны Бойчиновцев, доносились звуки орудийных выстрелов. К городу подходил отряд капитана Попова.
«…Трудящиеся города и сел! — говорилось в листовке коменданта города. — Вставайте под развернутые красные знамена! Смело и мужественно вступайте в борьбу! Свет победы, которая уже близка, озарит ваши измученные лица, заглушит боль ваших израненных сердец и вызовет дикую, бессильную злобу у наших врагов! Священная кровь, пролитая в борьбе, принесет зарю свободы, благоденствия и мира.
Вперед, на решительную борьбу! Вперед, к победе!
Да здравствует республика рабочих и крестьян!
Да здравствует рабоче-крестьянское правительство — правительство труда!»
Снова на улицах замелькала ряса протоиерея Йордана, он спешил от одного дощатого забора к другому, читал листовки. Наконец он осмелел и снял одну из них, быстро спрятал под рясу и пустился бегом домой сообщить новость своим гостям.
Иеромонах Антим и флорентинский попик сидели в нижнем белье на корточках у окна, бледные и испуганные. В этом положении их и застал протоиерей. Он сразу же приказал им вернуться на прежнее место, укрыться и лежать, пока не затихнут выстрелы. Гости, дрожащие и растерянные, беспрекословно подчинились. Протоиерей Йордан сел недалеко от них на лавку, достал из-под рясы листовку и сказал:
— Когда бог решает погубить кого-нибудь, он прежде всего отнимает у него разум! Вот что написали эти безумцы в свой последний час. — Он расправил смятый листок и начал читать: — «…Поняв, что их презирают и не идут на их приманку, заговорщики бросили в тюрьмы тысячи рабочих-коммунистов и крестьян-земледельцев, подвергли их адским мукам, жестоким избиениям и зверски убивали…» Мало им досталось! — проговорил он и продолжил чтение, но иеромонах Антим спросил его:
— А о церкви пишут что-нибудь?
— Конечно! Религия — опиум для народа! Таковы законы классовой борьбы…
Протоиерей наклонился и продолжал читать с особой интонацией, будто он летописец, призванный описать пережитые опасности и беды города, в котором столько лет служил богу. Гости слушали его с неохотой, потому что орудийный грохот, доносившийся со стороны Бойчиновцев, пугал их и отвлекал внимание…
— «…Мы высоко ценим человеческую жизнь и дорожим каждой каплей человеческой крови, — читал протоиерей, — но враг вынудил нас бороться с оружием в руках. На него ложится полная ответственность за жертвы, боль и страдания, которые неизбежны в начавшейся гражданской войне…» Лицемеры! — воскликнул он и отбросил листовку. — Не искушайте меня, лицемеры! Заполнили тюремные камеры такими почтенными гражданами, как аптекарь Кытев, и сейчас имеют наглость говорить о человечности!
Опять прогремел выстрел орудия, и поп перекрестился.
— Помилуй нас, господи! Ты знаешь, где правда и где кривда!
Орудие снова ударило. Священники подскочили. Зазвенели оконные стекла.
— Накажи их, господи, — продолжал молиться поп Йордан, — и помоги этому орудию загнать их в мышиную нору! Спаси, господи, наш милый городок, где у каждого есть полюшко и виноградничек, магазинчик и мастерская, лошадка и коровенка! Помоги нам, господи, в эти тяжелые минуты!
Он крестился и кланялся, а его собратья наблюдали за ним и молчали, потеряв от страха дар речи.
— Почему не молитесь? — сделал он им выговор.
— Мы не одеты, отче, — сказал иеромонах, — а в таком виде нельзя молиться богу.
— Адам и Ева были голые в раю, когда их сотворил господь, и все-таки молились. В каноническом праве не сказано, где молиться и в каком виде. Напротив, там сказано: любое место — храм божий. А потому креститесь! Креститесь, наши идут!