Иду к околийскому управлению. Возвратился с коммунистами, доктором Илиевым и Свештаровым, чтобы выпустить арестованных. Часовые уже разбежались…
Заглянул в общинное управление. Там был рассыльный Лазо, портной. Спрашиваю его:
— Где кмет?
Отвечает:
— Здесь.
— Ну раз здесь, позови-ка его.
— Нет его.
— Если его нет, тогда я буду кметом!
И сел на стул кмета. Во всякое другое время боролись за этот стул, а сейчас все бегут от него. Чудно что-то!
— Слушай, Лазо, сейчас время междуцарствия. Закрой все склады… Вот, я тебе уступаю место, будь кметом ты!
И Лазо сел на вожделенный стул.
— Будешь кметом до тех пор, пока не прояснится обстановка…
И я покинул общинное управление, оставив Лазо кметом. На главной улице не было ни живой души. Встретил только туберкулезного Агриона. Он ходил и ждал, чтобы какая-нибудь шальная пуля освободила его от жизни…»
Итак, междуцарствие продолжалось несколько часов. Протоиерей Йордан, оставив своего собрата иеромонаха Антима служить в церкви, расхаживал, счастливый, в развевающейся рясе по улицам притихшего города. Орудия уже били совсем близко. Слышалась пулеметная стрельба. Кто-то кричал: «Берегитесь шрапнели!» Но протоиерей Йордан был бесстрашен. Он хотел первым встретить освободителей, благословить их и осенить крестным знамением.
Давайте еще немного послушаем отца Йордана.
«…Вскоре со стороны Берковицы прибыл первый автомобиль с солдатами. Потом подъехали еще два автомобиля с одним орудием.
— Есть ли в городе коммунисты и собираются ли они оказывать сопротивление?
— Отступили часа полтора назад.
— В церкви есть колокол?
Ответил: «Да!» И они приказали Томе Маркову и протестанту Истатко бить в колокол. Это был сигнал для вступления остальных частей… Прошло немного времени, и город наполнился войсками, прибывшими из Врацы и Софии. Орудия обстреливали предместья города и никому не давали из него выйти. На каждой улице — пулемет. И птице не пролететь незамеченной…»
В этой обстановке протоиерей Йордан снова поспешил к церкви. Там он нашел иеромонаха Антима, закончившего к этому времени литургию, но не смевшего выйти из церкви на улицу.
— Антим, — сказал ему протоиерей, — пойдем благословим их, иначе могут нас принять за коммунистов.
— Пусть утихнут выстрелы.
— Выстрелы не утихнут, они сейчас только начинаются. Бьют по плато, туда, где коммунисты отступают.
— Шальные пули летают, отче! — перекрестился иеромонах, выглянув из ворот церкви. На улице рокотали моторы. Высоко на холме вздымалась пыль.
Отец Йордан повел иеромонаха к базарной площади. Туда уже стекались войска со всех концов города. Солдаты были в железных касках, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками и гранатами. На них были мокрые от пота рубашки, пот стекал ручьями с усталых лиц. Глаза были красные, волосы посерели от пыли.
Какой-то капитан с обнаженной саблей построил солдат посреди площади в каре, потом распорядился привести арестованных сторонников блока. Среди них был и «широкий» социалист Христо Пунев, прибывший в Фердинанд, чтобы устроить собрание. Увидев Пунева, испуганного и оборванного, капитан сразу его узнал. Подошел к нему, ударил его легонько рукояткой сабли по плечу и сказал:
— Становись на колени!
Христо Пунев встал.
— Целуй мою саблю!
Тот поцеловал.
— Проси прощения!
Смущенный человечек что-то промямлил, и тогда капитан великодушно разрешил ему встать, поддел острием сабли воротник его рубашки, помогая ему выпрямиться, повернулся к построенным узникам и представился хриплым голосом:
— Господа, меня зовут капитан Харлаков!
Стоявшие вздрогнули. Как по команде они приподняли свои головы, чтобы увидеть человека, о котором столько слышали.
— Хорошенько посмотрите на меня, — продолжал Харлаков. — Сейчас я освобождаю вас, но не дай бог вам попасть в такое же положение еще раз! Тогда уж мы прежде всего начнем вам бить физиономии. А сейчас разойдитесь, вы свободны.
Сбившиеся в небольшую кучку освобожденные зашевелились, испуганно огляделись, но остались там, где стояли. Капитан взревел:
— Вы еще здесь?
— Среди нас околийский начальник Григоров! — сказал кто-то из толпы.
— А мне наплевать, что тут Григоров, Мигоров, — ответил Харлаков. — Пусть убираются отсюда. А это что за поп? Ты кто такой? — уставился Харлаков на отца Йордана. — Кто такой, спрашиваю?