— Что значит «изверги»?
— Не знаю, но они завязали ему рот, а он продолжал жестикулировать. Говорят, был хороший оратор. Хотел командовать восстанием, но они его поймали в Выршеце и помешали участвовать в восстании.
— А это где было?
— Что?
— Об «извергах»…
— По дороге из Врацы в Софию в арестантском вагоне, когда ему надевали кандалы… Его отправили в Софию, в Центральную тюрьму.
— А потом?
— Потом его, может, и ликвидировали, потому что это он провел Васила Коларова и Георгия Димитрова через Петроханский перевал и доставил сюда драться с нами.
— А кто это были?
— Слушай, ты, оказывается, круглый дурак! Вставай! В следующий раз объясню тебе, кто были Коларов и Димитров. И откуда ты такой взялся?
— Из Поибрене.
— Неужели только такие дураки рождаются там? Ты что здесь делаешь? Зачем тебя сюда прислали?
— На помощь «охотникам»… А что означает «охотники»?
— Люди, которым охота… например, есть, пить… В реальном училище в свое время мы учили имена существительные… Знаешь, что такое имя существительное? А глагол? Сказуемое? Можно было бы многое объяснить тебе, но у меня нет времени. Я закончил неполное реальное училище… А сейчас осторожнее, потому что капитан Харлаков скоро проснется… Не хватало нам только заработать от него по палке ни за что ни про что!
Голоса стихли. Зашелестела газета. Капитан открыл глаза. Солнце взошло уже высоко и освещало верхушку тополя. Возле капитанского «трона» никого не было. Базарная площадь была пуста. Музыканты исчезли. Рядом вертелась курица, пытаясь клюнуть его сапог, капитан пнул ее и кисло зевнул.
— Здесь есть часовые? — спросил он.
— Так точно, господин капитан! — отозвались двое и протопали с газетой к «трону».
— Почему дверь корчмы открыта?
— Открыта, — ответил тот, что держал газету, — по распоряжению…
— По чьему распоряжению?
— Не знаю. Приказано: дверь оставить открытой до тех пор, пока не проветрится… Должно быть, будет банкет.
— Банкет?
— Так точно, господин капитан! Из Софии прибывает генерал…
— Какой генерал?
— Лазаров, господин капитан! Будет говорить речь о победе.
— Об этом я ничего не знаю, — ответил капитан. Он нагнулся, чтобы взять упавший воловий бич. — Может быть, об этом сообщили, когда я спал?
— Внезапная инспекция, господин капитан. Но все это пока слухи.
— Ты много знаешь!
— Так точно, господин капитан. Я окончил неполное реальное училище в городе Троян.
— Тогда скажи мне, как правильно пишется: «идеот» или «идиот»?
— «Идеот», господин капитан! От слова «идея»…
— Пожалуй, ты прав. И я так думаю. А сейчас дай мне газету, и больше чтобы я не видел ее у тебя в руках, особенно когда стоишь на посту! А кто тот майор, о котором вы говорили?
— Солдатские слухи, господин капитан… Болтают тут равные вещи…
— Если еще раз увижу, что ты читаешь газеты, я арестую тебя. Ведь ты же кубратист.
— Кубратист. Разрешите идти?
— Принеси мне завтрак и скажи другому «идеоту» играть сбор!
— Слушаюсь, господин капитан!
— Давай, и в следующий раз будь умнее!
Капитан был в хорошем настроении. Только эти солдатские россказни о генерале Лазарове его несколько озадачили и немного встревожили. В конце концов, ну а что? Пусть приезжает, пусть держит речи! Он только и умеет, что держать патриотические речи, и ничего больше.
Пока он размышлял об этом, труба заиграла «сбор». Солдаты из близлежащих домиков заторопились к базарной площади и строились в две шеренги. Капитан сидел на «троне» прямо против них, наблюдал, как они строятся, как громко производится расчет по порядку номеров.
Он был в хорошем настроении. Один за другим взводные командиры отдали ему рапорта. Сидя на «троне», капитан слушал их и давал разные мелкие советы, спрашивал о приезде генерала Лазарова.
— Вы завтракали, господа? — спросил командиров капитан.
— Так точно, мы управились с этим делом еще в шесть.
— Пока я завтракаю, проводите строевую подготовку на плацу! — приказал капитан Харлаков. — После этого выступаем на Лопушну походной колонной. Привести в полный порядок обмундирование.
— Господин капитан, полковник Кузманов уже все сделал в Лопушне. Есть ли смысл туда двигаться?
— Не имеет значения. Сходим в монастырскую церковь.
Капитан перекрестился, разломил пополам каравай, взял ложку и начал хлебать кислое молоко. Густое и холодное, оно отрезвляло, изгоняло вчерашний хмель. Вскоре он окончательно взбодрился, глаза у него наконец совсем открылись, казалось, будто и не было тяжелой ночи.