— А почему вы не признаете Советскую Россию? — неожиданно спросил Димитров, устремив на своего собеседника пристальный взгляд. — Почему вы столь терпимо относитесь к белогвардейским бандам генерала Врангеля?
— Я уже потребовал, чтобы они немедленно покинули нашу страну.
— А почему вы мешаете Союзу возвращения на родину проводить работу среди эмигрантов из России? Есть даже случаи физической расправы над руководителями этой организации.
— Я ведь сказал, что дал по этому вопросу категорические указания!
— Вы уволили тысячи болгарских шахтеров, обрекли их на голод и нищету, для того чтобы обеспечить работой это белогвардейское отребье. Это и есть наши социальные реформы?
— Вы забываетесь, Димитров! — Стамболийский вновь выпустил его руку. — Забываетесь!
— Я не забываюсь! Я говорю правду! А правда, как известно, глаза колет! Вы ведь слышали мою речь по вопросу о репарациях? Значит, знаете мою точку зрения.
— Да, я слушал вашу речь, и она мне во многом понравилась. Но вы говорили резко, слишком резко! А кроме того, были несправедливы к нам… Разве вы не понимаете, что на переговорах в Париже у нас не было другого выбора?! Болгарию хотели просто проглотить со всеми потрохами… А вы наскакиваете на нас.
— Но мы не можем обходить молчанием недостатки в политике правительства. Это наше право и обязанность… А когда лес рубят — щепки летят, господин Стамболийский. Вы любите повторять эту пословицу. Мы часто ее слышали в Народном собрании.
Стамболийский улыбнулся — он любил, когда его цитировали и повторяли поговорки и пословицы, которыми он обильно сдабривал свои парламентские речи. Он сразу же стал серьезным и задумался. В устах коммуниста эта пословица прозвучала как предупреждение. В конце концов, в Советской России, за которую так рьяно, и притом совсем некстати, заступался Димитров, уже установлена диктатура пролетариата. Что она представляет собой, эта диктатура, было еще не ясно. Но там был Ленин, с которым нельзя не считаться… Настроение у Стамболийского испортилось. Он обернулся и дал знак шоферу подъехать. Черный открытый «форд» с рычанием подкатил к тротуару. Шофер дал гудок, чтобы прохожие посторонились. Засуетились телохранители, расчищая премьеру дорогу. Стамболийский протянул Димитрову руку, пристально посмотрел ему в глаза и сказал:
— Ну, до свидания. Наш спор мы продолжим как-нибудь в другой раз. Приятного отдыха. И не забывайте, что у всех нас есть свои недостатки!
— До свидания, господин Стамболийский! Желаю вам хорошо отдохнуть в Славовице! И помните, все зависит от вас, только от вас. Ведь вы — правящая партия, вы — сила, вы — власть!
— И от вас, Димитров! Не забывайте: и от вас тоже! В конце концов, мы ведь люди и сможем понять друг друга. Только огонь с водой не могут найти общего языка, а люди — могут. Была бы только добрая воля… Добрая воля, Георгий!
— Хорошо, если так! — ответил Димитров.
Стамболийский сел в машину, помахал Димитрову рукой и улыбнулся. Но было в его улыбке что-то натянутое. Димитров долго смотрел вслед удалявшемуся автомобилю, а когда обернулся, увидел стоявшего у подъезда Военного клуба полковника, который наблюдал за ним. Ему стало неприятно. Полковник кивнул ему, но Димитров не ответил на приветствие и быстро зашагал по бульвару.
6
Димитров сел в трамвай, проехал несколько остановок, затем пешком дошел до Ополченской улицы, где дома его ждали гости из Самокова: сестра с детьми и незнакомый молодой человек из Перника — невысокого роста, стеснительный, с копной густых черных волос, почти совсем закрывавших ему лоб. Он привез статью, или, как он сказал, заметку, в которой разоблачались действия администрации шахты, и хотел во что бы то ни стало встретиться с Димитровым. Люба пригласила молодого человека остаться и пообедать с ними.
Сестра с двумя детьми, которые играли во дворе под старой шелковицей, и парень, привезший заметку, уже сидели за столом, поджидая депутата, чтобы приступить к обеду.
Димитров выглядел усталым и рассеянным. Люба по его глазам и бледному лицу сразу же поняла это. Поливая ему из кувшина на руки перед обедом, она узнала причину тревоги мужа и попыталась его успокоить. Но он лишь махнул рукой и попросил ее пока не касаться этой темы.
— Одного я не могу понять, — со вздохом произнес он, вытирая руки, — почему мы не можем найти с ними общего языка?
— Он сам начал этот разговор?