Чтобы не беспокоить публику, Димитров и Люба сели с краю на первые же указанные им свободные места. В полутьме они не видели своих соседей, но слышали их одобрительные восклицания. Когда зажегся свет, Димитров увидел, что рядом с ними сидит парень, который приходил сегодня к нему на Ополченскую в гости. Димитрову было приятно увидеть знакомого, с которым у него состоялся важный, доверительный разговор, но вместе с тем он почувствовал некоторое раздражение, потому что этот человек своим видом напомнил ему о плохой вести, которую принес.
— Остался, чтобы побывать на вечеринке, товарищ Димитров, — сказал парень, словно извиняясь. — У нас в Пернике такие вечера редко устраивают.
— И правильно сделали, — сказала Люба. — Используйте софийский опыт в Пернике.
— Да. В сущности, такие вечера надо устраивать по всей стране для поддержания боевого духа народа.
— И для развития его эстетического вкуса, — добавила Люба.
— Разумеется. Пролетариат должен…
Он не успел сказать о том, что должен сделать пролетариат, так как в это мгновение свет в зале снова погас и на освещенную сцену вышел молодой мужчина с длинными, до плеч, волосами и громадным красным бантом, закрывавшим почти всю его грудь. Он отвесил зрителям низкий, до самого пола, поклон и, обведя взглядом притихший зал, начал торжественным голосом медленно декламировать, растягивая слова:
Димитров наклонился к Любе и прошептал ей на ухо:
— Мне кажется, что по-сербски это звучит лучше. Правда?
Люба не ответила.
Димитров сжал ее руку и долго держал в своей. Она сидела не шевелясь, ей впервые довелось слышать, как ее стихотворение читает артист, и это наполняло сердце радостью. Она не смела пошевельнуться, боялась проронить слово. Когда чтец-декламатор закончил свое выступление и еще раз низко поклонился публике, прижимая руку к сердцу, зал снова разразился рукоплесканиями и криками «Браво!». Все встали. Люба продолжала смотреть прямо перед собой и не видела ничего, кроме красного банта артиста и его длинных волос. А когда она услышала, как конферансье назвал ее имя, она разволновалась еще больше, потому что аплодисменты усилились и послышались возгласы: «Автора! Автора!» Зажегся свет, публика продолжала кричать: «Автора, автора!» Люба оставалась на своем месте, откинув назад волосы и открыв свой высокий красивый лоб, на котором уже появились первые морщинки. «Автора, автора… Где автор?» — неистовствовала публика. Тогда Димитров наклонился к Любе поближе и настоятельно попросил ее выйти на сцену, чтобы поклониться зрителям.
— Почему ты упрямишься, Люба?
Она не ответила. Публика продолжала кричать и аплодировать, пока кто-то не объявил, что автора нет в зале… Аплодисменты постепенно стихли, свет погас, и концерт продолжался. Когда он кончился и отзвучали победные звуки фанфар, Димитров сказал:
— Мне надо повидаться с бай Тодором…
Но в это мгновение молча сидевший до сих пор «корреспондент» из Перника снова напомнил о своем присутствии.
— Мне очень приятно поздравить вас! — сказал он, протягивая Любе руку.
Люба покраснела.
— Я не знал, что вы пишете стихи, — продолжал он.
— Писала когда-то…
— Я тоже очень люблю поэзию, хотя жизнь и покатила меня по другим рельсам… Кстати, товарищ Димитров, мы с вами так и не познакомились…
— Да, действительно.
— Моя фамилия Панов.
— Панов?
— Возможно, в будущем нам придется встречаться чаще. Товарищ Стоянов сказал, что, по всей вероятности, я перееду в Софию. Но это не так важно. Гораздо важнее то, что я познакомился с вами.
— А ваши стихи мне очень понравились, — говорил Панов Любе, идя вместе с ними в толпе. — Это — настоящая поэзия!