— Почему не присядете? Зонтик можете повесить на вешалку.
— Благодарю, господин генерал. Я не собираюсь здесь долго засиживаться.
— Выпейте хотя бы чашечку кофе… Поручик, кофе господину Луканову!.. И все же как ваше здоровье, в порядке?
— Да.
— Я тоже здоров, но ужасно много работы. И днем и ночью. Прямо как на фронте. Одно дело — быть в оппозиции, и совсем другое — у власти, господин Луканов!
Он хотел было рассмеяться, но серьезный, сдержанный вид посетителя удержал его от этого. Он лишь усмехнулся и пододвинул свой стул поближе к гостю, и тот снова сел.
Они обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами о погоде и здоровье. В это время в кабинет через боковую дверь вошли еще двое — профессор и журналист. Для Луканова их приход был полной неожиданностью. Он не ожидал такой встречи, не был готов к ней. Вошедшие поздоровались и сели напротив него. Их разделял лишь низкий круглый столик, на котором стояли чашка кофе и стакан холодной воды.
Как человек более искушенный в дипломатии, первым начал разговор Александр Цанков:
— Господин Луканов, мы пригласили вас по очень важному и неотложному вопросу… Мы осуществили акт, которого желал весь болгарский народ, в том числе и вы, коммунисты.
Луканов вздрогнул, но ничего не возразил. Профессор повысил голос:
— Тирания Стамболийского подавляла и нас, и вас. Мы ликвидировали ее, и сейчас наступает эра порядка, законности и социальной справедливости! Но для достижения этого нам необходимо, чтобы в стране царило спокойствие, а это в большой степени зависит и от вас, коммунистов… Вы представляете собой силу, с которой мы не можем не считаться. Это — факт.
— Мы — люди военные, — сказал генерал, — мы в жмурки играть не любим.
— И все же мне не совсем ясно, о чем идет речь, господа!
— Все очень просто, господин Луканов, — продолжал профессор. — Мы пригласили вас, чтобы еще раз удостовериться в вашей лояльности, в вашем нейтралитете!
— Разве у вас есть основания думать, что мы приняли какое-либо другое решение?
— Да, в Плевене уже бастуют, — загремел снова генерал, — идут настоящие бои!
Луканов переложил зонтик из одной руки в другую, удивленно взглянул на профессора, спросил взволнованно:
— О каких боях идет речь, господин генерал?
— О бунте, господин Луканов, который принимает опасные размеры!
— Точнее?
— Крестьяне из окрестных сел идут на город, ведомые недовольными элементами. Городские рабочие стягиваются к казармам под предводительством некоего капитана Халачева, коммуниста и, к сожалению, офицера запаса!
— Сегодня утром мы получили еще одну тревожную телеграмму, — дополнил Цанков. — Положение в городе критическое.
— Мы никому не давали никаких указаний, господа! — В голосе Луканова слышалось еще большее удивление. — Вероятно, это просто стихийный бунт, за который мы не несем ответственности. Ведь вам известно, что мы твердо придерживаемся нейтралитета!
— Именно в этой связи мы вас и пригласили, господин Луканов, — продолжал профессор. — Мы хотели бы внести ясность. Ведь ни мы, ни вы не хотим проливать напрасно народную кровь. Земледельцы, как партия, потеряли власть. Естественно, что они бунтуют и протестуют! Но вы-то? Что потеряли вы? Неужели вы забыли об их дубинках и о том, как они преследовали вас… и нас?!
— Такого мы не ожидали от вас, господин Луканов, — С оскорбленным видом пробубнил генерал. — Вы обманули наше доверие!
— За бунт в Плевене мы не несем ответственности, господин генерал, — повторил Луканов.
— Но вы в состоянии прекратить его, — продолжал генерал. — В противном случае он может перерасти в гражданскую войну.
— Тогда мы снимем с себя всякую ответственность за кровопролитие, — многозначительно добавил профессор. — До этого момента были мы лояльны по отношению к вам, но в связи с положением, создавшимся в Плевене, ситуация меняется. Мы подумаем, как нам действовать дальше.
В кабинете воцарилось длительное молчание. Собеседники предложили Луканову выпить кофе, но он отказался. У него пропало желание не только кофе пить, но и продолжать разговор с этими людьми. Он понимал, что его пытаются шантажировать, но в то же время в нем нарастало чувство глубокой досады на тех, кто нарушил в Плевене партийную дисциплину. Он считал, что его обманули и поставили в нелегкое положение, и не знал, как из этого положения выйти. Факты были против него, а возможности выкрутиться не было.