— Апрельская резолюция еще не сняла с повестки дня вопроса о власти, товарищ Луканов, — продолжал Димитров. — Я согласен с вами в том, что нам не следует каждый день и каждый час менять свои решения, но иногда развитие событий требует срочной переориентации. То, что было правильным для партии вчера, сегодня может оказаться ошибкой! Таковы мои соображения, хотя я согласен с вами в том, что товарищи в Москве должны более обстоятельно ознакомиться с фактами у нас!
В зале снова воцарилось долгое молчание. Луканов устал ходить взад-вперед, подошел к столу и сел на свое председательское место. Кто-то попытался высказаться в защиту Халачева, но Луканов резко оборвал его:
— Это принципиальный вопрос, товарищи! Халачев мне очень симпатичен, но вопрос принципиальный! Здесь не может быть места личным симпатиям.
— Твой сын тоже принимал участие в боях, бай Тодор, — заметил кто-то. — Так что имей это в виду! Луканов постучал рукой по столу и сказал:
— Участие в восстании моего сына не имеет никакого значения! Абсолютно никакого. Сейчас речь идет о партии. А партия мне дороже даже собственного сына!
В зал неуверенно вошел неизвестный. Димитров сказал, что это связной из военного центра, Панов. Возможно, он прибыл с каким-нибудь донесением.
— Пусть подождет, — сказал Луканов. — Я хочу закончить свою мысль.
Панов остался стоять у Дверей.
— Отказавшись соблюдать нейтралитет, — продолжал Луканов, — Халачев грубо нарушил партийную дисциплину. Он повел на смерть ни в чем не повинных людей. Для него? Ради кого? Ради сельских толстосумов и кулаков? Или ради министерских кресел для разных там муравиевых и им подобных? Халачев подвел и нас, руководителей, и партию в целом…
— Перед кем же он подвел нас, товарищ Луканов? — неожиданно подал голос самый молодой из присутствующих Коста Янков, один из молодежных руководителей. — Перед кем? Перед генералами и профессорами?
Луканов остановился и долго изучающе смотрел на говорившего. Он не ожидал подобной реплики от этого симпатичного майора запаса, которого все считали одним из вероятных руководителей в будущей революции. Да, этого он не ожидал. А тут еще Янкова поддержал и Димитров.
— Может, нам следует извиниться перед генералом Русевым и профессором Цанковым за неприятности, которые мы создали им в Плевене? — с укоризной проговорил Димитров.
— Да, если потребуется, извинимся! — вскрикнул Луканов. — Извинимся за то, что нарушили данное нами слово! И ничего унизительного я в этом не вижу! Речь идет о гораздо более важных вещах — о нарушении партийной дисциплины, партийного устава! И за эти нарушения Халачев ответит перед судом революции!
Он снял очки, протер их и хотел продолжать, но тут послышался голос Панова, о присутствии которого забыли.
— Товарищ Луканов! — почти выкрикнул он. — Халачев убит!
— Как убит? — раздались удивленные возгласы. — Этого не может быть!
— Халачев убит, — повторил Панов. — Это правда!
— Здесь какая-то ошибка, — проговорил Луканов, вставая с места и снова принимаясь нервно расхаживать по залу. — У нас об этом нет никаких сведений. До нас доходили самые разные слухи, но, что он убит, я не слышал!..
— Он убит, товарищ Луканов! Это правда, — повторил Панов, все так же стоя у дверей, — истинная правда!
— Жаль! Очень жаль!
Все встали из-за стола и, склонив голову, молчанием почтили память погибшего. Луканов тоже стоял склонив голову, повторяя про себя: «Жаль! Очень жаль!» Затем, когда все снова сели, он сказал со вздохом:
— Какой был славный товарищ! Но его гибель лишний раз доказывает правильность нашей позиции. Факты — упрямая вещь, товарищи! С ними нельзя не считаться. В противном случае жертвы неизбежны! Либо мы до конца будем соблюдать нейтралитет и не поддадимся на провокации, либо все летит к чертовой матери! Третьего не дано! А плевенцы забыли об этом…
Панов знаком попросил Димитрова выйти. Медленным, тяжелым шагом Димитров с разрешения Луканова покинул зал заседаний.
Луканов продолжал говорить, развивая свой тезис о нейтралитете. Но мысль о погибшем товарище не давала ему покоя.
8
Пока они обсуждали вопрос о нейтралитете, палачи все туже затягивали петлю на шее народа. По потрескавшимся от зноя полям, до белым пыльным дорогам, по лесам и оврагам, по селам и городам — повсюду, где только слышался голос протеста против путчистов, рыскали шайки конных и пеших карателей. Они арестовывали, избивали и расстреливали непокорных, жгли их дома и заливали их кровью землю… Подобно протяжной песне жнецов, не имеющей ни начала ни конца, над страной неслись стоны и крики, сопровождаемые диким гиканьем банд головорезов, охотившихся за рассеянными остатками крестьянских отрядов и преследовавших их по жнивью и посевам, по разбитым дорогам, по хуторам и селам… Когда умолкали стоны обреченных, прощавшихся с жизнью, слышалось монотонное и зловещее «Хо-хо-хо!». Напрасно одни пытались успокоить страдающих, вдохнуть в них надежду: «Держитесь, братья!..» Напрасно другие взывали к милосердию карателей: «Опомнитесь!»