Людмила. Какие?
Таня (медленно).
Людмила (странно дрогнувшим голосом). Почему именно эти?
Таня. Потому что я не знала других! (Вытащила из шкафа, из-под белья, деньги, отсчитала, сунула в сумочку.) Ну, я готова!
Людмила (встала). Ваня, мы поехали! Дежурство у меня, будь оно неладно, до двенадцати, но, может, я отпрошусь! Ты действительно хорошо себя чувствуешь?
Чернышев. Честное слово!
Таня (поглядела на дверь в соседнюю комнату, негромко). Вот что… Если у тебя с ним тут без меня возникнет какой-нибудь разговор… Ну, в общем, ты сам понимаешь!
Чернышев (усмехнулся). Соображу.
Таня. Едем! (Бросила на себя взгляд в зеркало, поправила волосы.) И никакая я не красивая, все сказки!
Таня и Людмила уходят. Чернышев один. Во дворе отчаянно кричат девчонки: «Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать!..»
Далекий гудок паровоза. Чернышев включает висящий на стене радиорепродуктор. Марш. Это тот самый марш, который гремел в санитарном поезде, в кригеровском вагоне для тяжелораненых, на рассвете, когда диктор сообщил, что наши войска перешли границу Германии. В дверь стучат.
Чернышев. Кто там?
Входит высокий широкоплечий человек с очень обветренным загорелым лицом и крупной седой головой. Если бы не резкие морщины, не хромота и не стальные зубы, он был бы даже красив — внушительной и спокойной стариковской красотой. Это Мейер Вольф Остановившись в дверях, он с интересом и волнением оглядывает комнату.
Вольф. Здравствуйте, я звонил, но…
Чернышев. Звонок не работает.
Вольф. Возможно. Мне нужен Давид Шварц… Он дома?
Чернышев (помедлив, громко зовет). Давид!
Отворяется дверь, ведущая в соседнюю комнату, и на пороге появляется Давид. Ему четырнадцать лет, у него светлые рыжеватые вихры, вздернутый нос и слегка оттопыренные уши.
Давид (хмуро). Ну что?
Чернышев. Во-первых, здравствуй.
Давид. А мы днем виделись.
Чернышев. А во-вторых… (Вольфу.) Вот пожалуйста — Давид Шварц!
Вольф. Так! (Вгляделся, улыбнулся, кивнул головой.) Да, это Давид Шварц! Ошибиться трудно! Глупые люди сказали бы, что все повторяется — род уходит, и род приходит… Но мы теперь знаем, что все имеет свое начало и свой конец!
Давид (с внезапно посветлевшим лицом). Мейер Миронович?!
Вольф. Догадался!
Давид. Здравствуйте, Мейер Миронович! Когда вы приехали?
Вольф. Вчера. Собственно говоря, сегодня я уже должен был ехать дальше — но очень уж мне хотелось на тебя посмотреть! (Огляделся, придвинул кресло, сел.) Если не возражаешь, я немножко присяду.
Давид (смутился). Ой, да, конечно! (После паузы.) Мейер Миронович, а вы мое последнее письмо получили?
Вольф. Получил. Но не успел ответить, я уже собрался в дорогу… Впрочем… (Из кожаной папки, которая у него в руках, достал какой-то конверт, из конверта старую фотографию, протянул фотографию Давиду.) Смешно, что из всех моих старых вещей у меня уцелела именно эта фотография… Вот, взгляни! Это некоторым образом ответ на твое последнее письмо! Ты просил, чтобы я рассказал тебе про твоего дедушку Абрама — вот мы с ним вдвоем.
Давид (сдвинул брови). Он — слева?
Вольф. Да! (Обернулся к Чернышвву.) Извините, но я как-то сразу не сообразил… Вы, наверное, товарищ Чернышев?
Чернышев (протянул руку), Иван Кузьмич! Про вас, Мейер Миронович, я тоже слышал. С приездом.
Вольф. Спасибо. Большое спасибо.
Давид (с недоумением разглядывая фотографию). Странно!
Вольф. Что тебе странно, милый?
Давид. Ну, вы не знаете… Я вам писал… Дедушку Абрама расстреляли фашисты. Он набил морду одному гестаповцу, и они его расстреляли!
Вольф (с улыбкой). Ну и что же?
Давид. А здесь, на фотографии, он какой-то маленький, и…
Вольф (слегка насмешливо), А ты думал, что он был похож на Чапаева или на Спартака? Нет, нет, милый, — он был маленького роста, и, когда работал, надевал очки, и очень боялся темноты… И вообще всю свою жизнь он чего-нибудь боялся!
Давид (возмущенно). Но он набил морду гестаповцу!
Вольф (с той же интонацией)). Ну и что же? Не повторяй ошибки глупцов — не ищи прямых связей! У портных есть поговорка — если клиент заказывает к костюму две пары брюк, это еще не значит, что у него четыре ноги! (Помедлив.) Маленький трусоватый человек бросается с кулаками на гестаповца… Он выходит один против целой армии. Впрочем, нет, — это тоже ошибка! Он был не один! Родина его, сыновья и внуки стояли за ним! Вот в чем секрет! И этот секрет, наверное, в самую последнюю минуту своей жизни понял твой дедушка Абрам… Понял и перестал наконец бояться!