Птица вещая, троечка,
Буйный свист под крылом!
Птица, искорка, точечка
В бездорожье глухом.
Я молю тебя:
— Выдюжи!
Будь и в тленье живой,
Чтоб хоть в сердце, как в Китеже,
Слышать благовест твой!..
(1972)
ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ, или, как было написано на воротах Бухенвальда,
«JEDEM DAS SEINE» — «Каждому — свое»
Начинаются день и дневные дела,
Но треклятая месса уснуть не дала,
Ломит поясницу, и ноет бок,
Бесконечной стиркою дом пропах…
— С добрым утром, Бах, — говорит Бог.
— С добрым утром, Бог, — говорит Бах.—
С добрым утром!..
…А над нами с утра, а над нами с утра,
Как кричит воронье на пожарище,
Голосят рупора, голосят рупора —
С добрым утром, вставайте, товарищи!
А потом, досыпая, мы едем в метро,
В электричке, в трамвае, в автобусе,
И орут, выворачивая нутро,
Рупора о победах и доблести.
И спросонья бывает такая пора.
Что готов я в припадке отчаянья
Посшибать рупора, посбивать рупора
И услышать прекрасность молчания,.
Под попреки жены исхитрись-ка изволь
Сочинить переход из це-дура в ха-моль,
От семейных ссор, от долгов и склок
Никуда не деться, и дело — швах.
— Не печалься, Бах, — говорит Бог.
— Да уж ладно, Бог, — говорит Бах.—
Да уж ладно!..
…А у бабки инсульт, и хворает жена,
И того не хватает, и этого,
И лекарства нужны, и больница нужна,
Только место не светит покедова.
И меня в перерыв вызывают в местком,
Ходит зав по месткому присядкою,
Раз уж дело такое, то мы подмогнем,
Безвозвратно ссудим десяткою.
И кассир мне деньгу отслюнит по рублю,
Ухмыльнется ухмылкой грабительской,
Я пол-литра куплю, валидолу куплю,
Двести сыра и двести «любительской»…
А пронзительный ветер, предвестник зимы,
Дует в двери капеллы Святого Фомы,
И поет орган, что всему итог —
Это вечный сон, это тлен и прах!
— Но не кощунствуй, Бах, — говорит Бог.
— А ты дослушай, Бог, — говорит Бах,—
Ты дослушай!..
А у суки-соседки гулянка в соку,
Воют девки, хихикают хахали,
Я пол-литра открою, нарежу сырку,
Дам жене валидолу на сахаре.
И по первой налью, и налью по второй,
И сырку, и колбаски покушаю,
И о том, что я самый геройский герой,
Передачу охотно послушаю.
И трофейную трубку свою запалю,
Посмеюсь над мычащею бабкою,
И еще раз налью, и еще раз налью,
И к соседке схожу за добавкою…
Он снимает камзол, он сдирает парик,
Дети шепчутся в детской — вернулся старик,
Что ж — ему за сорок, немалый срок,
Синева, как пыль, на его губах…
— Доброй ночи, Бах, — говорит Бог.
— Доброй ночи, Бог, — говорит Бах.—
Доброй ночи!..
(1968)
ЗАСЫПАЯ И ПРОСЫПАЯСЬ
Все снежком январским припорошено,
Стали ночи долгие лютей…
Только потому, что так положено,
Я прошу прощенья у людей.
Воробьи попрятались в скворешники,
Улетели за море скворцы…
Грешного меня — простите, грешники,
Подлого — простите, подлецы!
Вот горит звезда моя субботняя,
Равнодушна к лести и хуле…
Я надену чистое исподнее,
Семь свечей расставлю на столе.
Расшумятся к ночи дурни-лабухи:
Ветра и поземки чертовня…
Я усну, и мне приснятся запахи
Мокрой шерсти, снега и огня.
А потом из прошлого бездонного
Выплывет озябший голосок —
Это мне Арина Родионовна
Скажет: «Нит гедайге[1], спи, сынок.
Сгнило в вошебойке платье узника,
Всем печалям подведен итог,
А над Бабьим Яром — смех и музыка…
Так что все в порядке, спи, сынок.