– Какая разница? – пожал плечами Марат, испытавший нечто вроде легких угрызений совести. – Подергав для проформы уже бесполезный ремень, он снял его с шеи Алисы и принялся вдевать в брюки, глухо приговаривая при этом: – Какая разница? Никакой… Теплая, мягкая… Я же тебе не куклу из секс-шопа подсовываю.
– Я весь день мечтал о том, как кого-нибудь трахну, – трагически воскликнул Ильяс, стоя посреди номера. – Ты все испортил. Кого мне теперь поиметь? Может, тебя?
– Говори, да не заговаривайся, брат. Не нравится мертвая баба – не трахай. Но не смей оскорблять меня, не смей задевать мою мужскую гордость.
Ильяс хотел было дать достойную отповедь, но махнул рукой, расстегнул штаны и направился к кровати, бормоча:
– Ладно, извини, брат. Погорячился. Но ты тоже хорош. Не мог сдержаться?
– Не мог, конечно, не мог. Во-первых, эта тварь меня ударила, ты сам видел. Во-вторых, она бы обязательно закричала.
– Да, кричать она была мастерица, – вздохнул Ильяс, переворачивая бесчувственное тело на спину и трогая его стволом пистолета.
Оба захихикали, хотя анашу сегодня не курили – вся вышла. Они закончили по восемь классов, умели считать, писать, помнили с горем пополам отрывок из Пушкина про Лукоморье, любили матерей, чтили отца, молились своему богу и внешне были совсем как любые другие чеченские парни их возраста. Если бы оставить неподвижное тело девушки за кадром, а снять крупным планом только смеющиеся лица Ильяса и Марата, никто ни за что не догадался бы, чем именно они занимаются в номере моздокской гостиницы.
Но улыбки парней погасли, когда они обнаружили присутствие в комнате еще одного человека. Одетый в какое-то старье, худой, с коротко остриженной головой, он больше всего напоминал недавно освободившегося зэка. Неподвижный и немигающий, вошедший ничем не выдавал своего отношения к происходящему. Глядел. Его лицо хранило при этом бесстрастное выражение, а глаза были совершенно кошачьими.
Ильяс, так и не успевший совершить задуманное, направил пистолет в незнакомца и нервно спросил:
– Ты кто?
– Друг девушки, которую вы собирались трахнуть, щенки, – прозвучало в ответ. – Можете считать меня ее ангелом-хранителем.
– Ну, заходи, коли пришел, друг, – предложил стоящий у стены Марат.
– Гостем будешь, ангел-хранитель, – поддакнул Ильяс.
– Для вас я не ангел и даже не гость. – Мужчина покачал головой. – Вы сами гости. Непрошеные.
Выглядел он совершенно неопасным, вялым, заторможенным. Парни даже успели предположить мысленно, что ступор вызван обычным для русских состоянием похмелья, но больше ни одной связной мысли в их головах не промелькнуло. Незнакомец без всякого усилия поднял однотумбовый стол, рядом с которым стоял, и ринулся вперед. Впрочем, слово «ринулся» никоим образом не выражало истинную суть произошедшего. Ильясу показалось, что стол перенесся из одного конца номера в другой сам по себе, мгновенно, чудесным образом.
Он не успел услышать звон разбившегося графина, соскользнувшего с волшебного стола, он не успел нажать на спусковой крючок, он вообще ничего не успел. Просто днище стола заслонило собой весь мир, а одна из его коротких ножек увиделась Ильясу несколько отчетливее других, потому что именно она врезалась в переносицу между его глазами. Обзавевшись провалом в черепе почти идеальной квадратной формы, молодой чеченец умер там, где стоял, недоумевающий, потрясенный.
Издав сдавленный возглас, Марат перескочил через пустую кровать, намереваясь выпрыгнуть в открытое окно. После увиденного у него даже тени мысли не возникло о том, чтобы оказать незнакомцу сопротивление. Ни с оружием в руках, ни без такового. Он просто хотел спрыгнуть вниз, на газон или даже прямо на тротуар, а там будь что будет. Поломанные ноги – не самое страшное, что может произойти с человеком. Поломанные ноги, в сущности, пустяк. Куда хуже, если…
Неведомая сила перехватила Марата на подоконнике за мгновение до прыжка. Отчаянно трепыхающийся, кряхтящий, негодующий, он был возвращен обратно, где, получив две ошеломляющие зуботычины, услышал:
– Выворачивай карманы.
– А, так тебе деньги нужны? – обрадовался Марат. – У меня есть деньги. Вот, пятьсот баксов. Забирай, пожалуйста.
Его челюсти сводили судороги, но он ни разу не клацнул зубами, чтобы не действовать на нервы чокнутому Алисиному дружку. Общаясь с безумцами, лучше быть ниже травы, тише воды. Не раздражать их понапрасну.
Не сводя глаз с трясущегося чеченца, мужчина взял девушку за запястье и некоторое время молчал, беззвучно шевеля губами.
– Жива? – обрадовался Марат. – Я так и знал. Никто ее не собирался убивать. И обижать тоже никто не собирался. Мы просто хотели попугать ее немного. Вернее, Ильяс хотел. – Кивнув на труп напарника, Марат пылко добавил: – Он был зверем, маньяком с большой дороги. Я пытался его остановить, но он стал угрожать мне пистолетом. Прямо ваххабит какой-то. Отморозок.
– Закрой рот, – велел мужчина, набросив на тело девушки покрывало. В его руке появился нож, а в кошачьих глазах – нечто вроде легкой досады.
– У меня еще тачка есть, хорошая тачка, – поспешил доложить Марат.
– Пожалуй, машина мне ни к чему, – сказал незнакомец после краткого раздумья. – В Ростов отсюда можно добраться автобусом.
– Каким автобусом? – спросил Марат с одновременно идиотским и заискивающим видом. – Рейсовым, да?
Он понимал, что несет полную околесицу, но ничего не мог с собой поделать. Ему было страшно. Но еще страшнее стало после того, как незнакомец наградил его улыбкой и признался:
– Любым автобусом. Это не имеет значения. Для тебя уже ничего не имеет значения.
– Я ни при чем, клянусь Аллахом. – Неожиданно для себя Марат заговорил плаксивым тоном, который не был присущ ему даже в раннем детстве. – Я ее даже пальцем не тронул. У нее ресницы дрожат, глядите. Она живая.
Словно бы в подтверждение его слов Алиса слабо застонала и попыталась сесть, но рука мужчины удержала ее на месте.
– Лежи. Мы тут без тебя разберемся. Только не смотри, слышишь? Не нужно тебе этого видеть.
Чего – этого?
– Ильяс виноват, не я, – взвизгнул Марат. Палец, которым он указал на своего придавленного столом напарника, оставался скрюченным, и распрямить его никак не удавалось. В его желудке творилось что-то невообразимое, кишки непроизвольно ворочались, как черви в банке, издавая протяжные жалобные звуки. – Не я, – причитал Марат в унисон. – Я ни в чем не виноват… ни в чем… совсем…
Незнакомец, зрачки которого сделались такими огромными, что почти заполнили собой всю радужную оболочку глаз, никак не отреагировал на эту сбивчивую речь. Подождал, пока она закончится, и взмахнул ножом.
Схватившись за горло, Марат осел на пол безвольной куклой. Он попытался встать или что-то сказать, но не сумел. Это был почти полный паралич. Только бурление в животе не прекращалось, наполняя комнату совершенно канализационными запахами и звуками. А в остальном его никчемная, бесполезная жизнь закончилась, хотя еще какое-то время Марат дышал, ворочался и пытался молить о пощаде.
Добравшись до своего кабинета, Завадский снял генеральскую фуражку с высокой тульей и сокрушенно уставился на лопнувший козырек. Брезгливо оглядел изгаженный китель, швырнул его в шкаф, бросил туда же фуражку.
Эти контрактники, пикетирующие вход в штаб, совсем озверели, подумал он, занимая место за столом. Даже взвод здоровенных десантников, прокладывавших генералу путь сквозь бушующую толпу, не смог уберечь его от неприятных инцидентов. Испорченная фуражка – это раз. Загустевший плевок на левом погоне, напоминающий полуразложившегося слизняка, – это два. Наконец, довольно болезненный удар в левую грудину, ощущавшийся даже теперь, когда подуспокоившийся Завадский присосался к затребованному стакану чая с лимоном.
Лицо ударившего его типа совершенно вылетело из памяти, зато его глаза запомнились генералу прекрасно. Как будто с камышовым котом нос к носу столкнулся. С чертовой рысью, доставшей его когтистой лапой.