Страшнее всего бывало по утрам. Когда картина произошедшего представала перед Настей с ужасающей ясностью. И тогда она начинала тихо выть в подушку.
Куз теперь все время ночевал у нее. И хорошо. Что бы она делала дома одна? Все-таки живой человек, ходит по квартире, гремит посудой по утрам на кухне. Через два дня он, внимательно заглянув ей в глаза, сказал, что пойдет на работу.
— Марк Аронович, вы не волнуйтесь. Я с собой не покончу. И газ выключить на кухне не забуду, — ответила она на его немой вопрос.
— Вот и отлично, — сказал Куз и ушел.
Единственное, на чем она настояла, — не отмечать дома все эти «девять дней», «сорок дней». Не могла она больше этого выносить. Куз поговорил с родственниками, и печальные, но прочно вошедшие в жизнь встречи перенесли к родителям Аркадия Волкова.
Утром, уходя на работу, Куз предложил ей погулять во второй половине дня.
— Я сегодня рано освобожусь, — сказал он. — Давай подъезжай на Фонтанку. К цирку. Я тебя встречу, походим по городу, подышишь воздухом. Нельзя же всю жизнь просидеть в четырех стенах. От этого ничего не изменится...
Настя согласилась. Ей было все равно — что сидеть дома, что гулять.
Марк подошел к ней вплотную, Настя стояла с закрытыми глазами, только бы не видеть этого унылого «Муромца».
— Привет! Ты чего, Настя?
— Да так. Все нормально. Куда пойдем?
— Пошли в Летний сад, — предложил Куз.
Настя заметила, что он чем-то озабочен, но не стала лезть с расспросами. Какое ей дело.
— Я хотел с тобой серьезно поговорить, девочка, — сказал Куз, когда они уже прошли весь сад и Настя решила отправиться на Петроградскую, через мост. — Понимаешь... Тебе надо определиться, подумать, как ты будешь дальше жить. В школу ты, как я понял, ходить не собираешься?
— Не знаю. Вряд ли.
— Я не буду тебя поучать, говорить, что это обязательно, что потом тебе не поступить в институт, я ведь знаю, что это вовсе не обязательно, есть масса других путей в жизни. Но ты должна серьезно подумать над этим.
— Да-да, понимаю.
— Я, конечно, буду тебе помогать. А эти там, ну, Калмыков и остальные, что-то собираются делать?
— Мне звонила папина секретарша. Сказала, чтобы я заехала оформить какие-то... документы. Там опекунство нужно делать и что-то еще. Мне же шестнадцать.
— Я выясню у нашего юриста все эти штуки. В новом законодательстве есть какие-то изменения. В том смысле, что после шестнадцати лет больше прав теперь у русского человека...
— Они сказали, ну, секретаршу я имею в виду, что оформят все без всякого опекунства. Просто денег дадут.
— Хм. Это сколько же?
— Сказали, много. И потом, папины счета. Я же единственная наследница.
— Это да. С квартирой тоже все в порядке?
— С квартирой-то все проще. Она мне остается. Папины родители отказались от права наследования, сказали...
— Да, я говорил с ними. Знаю, что они отдают все тебе. Ты-то справишься?
— С чем?
— С самостоятельностью. Не так это просто, как кажется. Вот, народ, — он оглянулся по сторонам, — получил самостоятельность, и что с ним стало? Теперь на митингах орет, твердой руки жаждет.
— Я не жажду.
— Да...
Марк закурил. Что-то его тревожило, это было очевидно. Наконец, когда они уже миновали мост и свернули к мечети, он спросил:
— Настя, ты помнишь фамилию следователя, который к тебе приходил?
— Помню. Милов.
— Милов... — Марк остановился. — Я как чувствовал.
— А что случилось? — Настя оставалась равнодушной. Ну, Милов. Не Милов. Ей нравился сам процесс прогулки, а о чем они говорили, это уже второстепенно. Квартира, деньги, все это ерунда. Надо же о чем-нибудь говорить, вот они и говорят. Да и прогулка-то, собственно, не то чтобы нравилась Насте, а просто не была ей противна. Так точнее.
— Убили сегодня Милова этого. В подъезде собственного дома.
— Да? — все так же равнодушно спросила Настя.
— Настя! — Куз взял ее за плечи и слегка потряс. — Очнись! Ты что, не понимаешь, о чем идет речь? Убили следователя, который продолжал расследовать дело о гибели твоего отца. Теперь я думаю, что и Раисы тоже... Ты не видишь связи? Девочка моя, да проснись ты, жизнь-то продолжается. И она у тебя может еще стать счастливой, поверь мне. Долгой и счастливой, хотя сейчас тебе кажется, что все кончено... А может и не стать... И этот следователь играет или играл в твоей судьбе определенную роль.
— И что?
— Ох, Боже ты мой! Пошли.
Он подтолкнул Настю в спину, и они пошагали вперед, кружа по изгибам Малой Подьяческой.
— Ты понимаешь, я все более и более склонен думать, что все, что случилось, это одна большая серия убийств. Начали с Аркадия. Потом, Раиса... Что бы она понеслась на другой конец города, на Звездную?.. Это ведь уже на выезде практически, край света...
Он посмотрел на Настю, чтобы убедиться, нормально ли она реагирует. Заметив в ее глазах какое-то подобие интереса, Куз продолжил:
— Я тут присматриваюсь к этому Калмыкову. Охрана у него — быки откормленные. В своем «Крабе» теперь сидит каждую ночь, офис у него там. При этом, чем он там занимается, решительно непонятно. Дирекция клуба — совершенно другие люди. А Калмыков — словно князек удельный в своей резиденции...
— Он приходил к нам, — неожиданно сказала Настя.
— Кто? Калмыков? И что?
— Давно. Еще когда мама... Ну, в общем, давно. А после его ухода я посмотрела папин компьютер, а там ничего нет.
— То есть?
— Ну, он забит был под завязку. А я посмотрела хард-диск — он почти пуст. По-моему, Калмыков там все постирал.
— Вот так новости... А следователь об этом знал?
— Нет. Я не сказала. Не придала значения.
— Хорошие дела... — Марк почесал в затылке. — Что же это получается?
— Получается... — Настя остановилась. — Получается, что я потрясу этого Юрия Федоровича. И пусть он наконец все расскажет. Что у них там с папой за скандал был, что он в нашем компьютере уничтожил, в чем вообще дело? А то умный такой... В клубе он сидит, начальник, блин.
— Постой, постой, Настя. Что значит — потрясу? Ты что, сама собираешься с ним говорить?
— Конечно.
— Да ты что? Пойми, если он каким-то боком причастен к убийствам, если это вообще убийства, то...
— Не волнуйтесь, Марк Аронович, — очень серьезно ответила Настя. — Я знаю, что делать.
Куз взглянул на нее и вдруг понял, что перед ним совсем не та Настя, которую он привык видеть. Она словно очнулась от тяжелого многодневного забытья.
Перед Марком стояла молодая, невероятно красивая женщина со строгим лицом, огромными проницательными глазами, плотно сжатыми губами, от всего ее облика веяло решительностью и, что удивило Марка больше всего, какой-то непонятной ему пока силой.
Не знай ее, Куз дал бы ей гораздо больше ее шестнадцати лет.
— Да, ты сильно изменилась, Настя, — только и сказал он.
— Еще бы.
Домой она вернулась одна. Куз поехал к себе, обозначив, что сегодня его навестит сын, с которым они редко видятся. От Марка Ароновича лет десять назад ушла жена, она забрала сына, но осталась с Кузом в добрых дружеских отношениях. С Кузом вообще было сложно поссориться.
— Хочешь, мы зайдем к тебе? Завтра, например?
— Давайте, — Настя кивнула.
— Ты только ничего не предпринимай без меня. Вот завтра приедем и все обдумаем. Такие вещи нельзя делать второпях. Дело серьезное, уж поверь мне. Я-то на своем веку много чего повидал.
Настя сидела на кухне и смотрела в окно. Она тоже не дурочка. Она знает точно, темп жизни ускоряется и, соответственно, развитие людей тоже. О том, о чем Куз знал, допустим, в двадцать пять, она имеет понятие уже сейчас. В свои шестнадцать.
И все книги читала, о которых он рассуждает, и людей понимает не хуже. А что бандитские разборки — не шутки, уж кому знать, как не ей. После всего что случилось.