— Сиди, к тебе сейчас приедут.
Моня хотел еще что-то спросить, но в трубке раздались короткие гудки.
«Деловой, сука», — беззлобно подумал Моня и вернулся к первому бандиту. Тот был без сознания.
«Откинется, глядишь, пока они приедут», — подумал Моня и отправился на кухню. За ночь он успел проголодаться.
Настя пришла в себя. Глаза ее были закрыты, и открывать их не хотелось. Все тело била дрожь, мысли путались, она не могла сосредоточиться и определить, что же сейчас для нее главное. Открыть глаза? Встать? Понять, где она находится? Голову словно набили пухом. Горячим и удушливым, даже не пухом, а пылью какой-то противной. Перед закрытыми глазами мелькали искорки, складываясь иногда в удивительно отчетливые, если учесть, что Настя не спала, фигуры и лица знакомых и незнакомых людей.
Видения эти были просто невыносимы. Настя пыталась отогнать незнакомые лица, нагонявшие на нее тревогу и страх, но они не уходили. Подмигивали, что-то говорили, двигая губами, но слов она не слышала.
Попытка пошевелиться оказалась такой же мучительной. Сил не было совершенно, и каждое движение требовало жуткого напряжения. Наконец Настя собралась с духом и открыла глаза. «Открыла» — громко сказано, чуть-чуть приподняла веки, которые просто отказывались повиноваться ей. Так же, как и все тело.
Взгляд ее уперся в белую поверхность. Трясясь всем телом, почти ничего не соображая и понимая только, что ей нужно это сделать, Настя какими-то неуклюжими рывками передвинулась чуть в сторону и поняла, что перед ней чья-то широкая спина.
По спине змеились тонкие и толстые синие линии, складывающиеся в непонятный узор, который расплывался перед глазами.
Двигаться она все-таки могла. Сделав еще одно усилие, она почувствовала, что летит, и, не успев опомниться, ощутила тупые удары по лбу и коленям. Затем по локтям и ребрам.
Реальность снова покинула ее, и перед глазами замелькали лица, лица, лица...
Когда она снова пришла в себя, перед глазами были прямоугольнички паркетного пола и собственные бедра. Она стояла на четвереньках, упираясь руками в пол и свесив голову вниз.
Застонав, Настя повалилась на бок и увидела свое тело, которое медленно проплыло куда-то мимо нее. Тело было совершенно голым, в синяках и кровоподтеках.
Теперь она лежала на ледяном полу, съежившись и продолжая трястись. Вдруг ей мучительно захотелось спать, она закрыла глаза, прижала руки к груди и попыталась забыться, но этого сделать не удалось.
Что-то затрещало наверху, кто-то начал ругаться, непонятно и зло. Фразы, смысл которых не доходил до Насти, отдавались в голове звонким мучительным эхом.
Она сама удивилась, когда обнаружила, что стоит у стола, вцепившись в него обеими руками. Откуда силы-то взялись? И, самое главное, она не помнила, как она поднялась с пола.
Зато Настя наконец поняла, что находится в какой-то вроде бы знакомой ей комнате, на диване напротив лежит спиной к ней здоровенный мужик, а сама она стоит, покачиваясь, совершенно голая.
Она даже не могла застонать, как будто вместо горла ей вставили шершавую железную трубу, и теперь вместо стона получалось какое-то сипение.
Однако, сосредоточившись и борясь с мучительным, засасывающим, словно болото, равнодушием, она решила все-таки одеться. Мотнув головой, она обратила внимание на какую-то голубую тряпку в углу возле двери. Похоже, ее джинсы. Трусиков она не обнаружила, а искать не было ни сил, ни желания.
Пока она шла к двери, ее бросало от стены к дивану и обратно. Подобрав джинсы, слава Богу, это оказались именно они, Настя рухнула на пол совершенно обессиленная.
Еще минут двадцать ушло на то, чтобы натянуть их на бедра. Она никак не могла попасть ногами в штанины, дрожащие руки отказывались застегивать молнию. Верхняя пуговица так и осталась свободной от петли — справиться с ней Настя не смогла, как ни старалась.
Рубашку она нашла под столом и, борясь с ней, как с врагом, кое-как напялила. Только сейчас она заметила на диване свой бюстгальтер, но снова снимать рубашку — об этом не могло быть и речи.
Вдруг ей показалось, что она находится в собственной квартире. Только как-то здесь все по-другому. Да, вчера были гости. Комната закачалась перед глазами, но Настя не упала. Тело было словно чужим, она ощупывала его, но не чувствовала прикосновений. Дрожь все усиливалась, даже пол под ногами поскрипывал.
Взяв со стола полупустую бутылку, Настя машинально плеснула в стакан водки, расплескав ее. Попасть в стакан тоже было еще той задачкой. Тонкое стекло ударилось о зубы со звоном, отдавшимся во всем теле, но Настя успела проглотить содержимое и в полном изнеможении выронила стакан.
Легче ей не стало, зато все как будто начало проясняться. Она по-прежнему не понимала, где находится, но если до этого все, что она видела, напоминало изображение на огромном киноэкране, то теперь предметы приблизились к ней, стали объемными, осязаемыми.
Ни о чем не думая, она пошла в прихожую. Перед глазами проплыли и исчезли маленькие купленные мамой ботиночки. Пришлось повернуться на сто восемьдесят градусов и сделать несколько шагов в обратном направлении. Ботиночки снова оказались в поле зрения. Настя присела, чтобы взять один, упала на бок, дотянулась до ботинка, надела его. Так же, лежа на боку, обула и вторую ногу. Упершись руками в стену, хватаясь то за тумбочку, то за дверной косяк, поднялась на ноги.
Дверной замок открылся легко, она только скользнула пальцами по язычку, и дверь, щелкнув, подалась под тяжестью ее тела вперед.
Реальность снова уплыла, словно в тумане, она увидела чьи-то лица, услышала голоса, но, стряхнув с себя наваждение, поняла, что вышла наконец на улицу. Яркое, какое-то ненатуральное солнце едва не сбило ее с ног, толпы людей, рев и грохот машин оглушили ее, голоса прохожих показались неестественно громкими.
В то же время Настя понимала, что место, где она находилась, по городским меркам было очень даже тихим — двухэтажный домик стоял в зарослях высоких кустов, за ними торчали кроны деревьев, а дорога с ревущими машинами была дальше, за зелеными насаждениями. На лавочке сидели старушки в летних светлых платьях, платья отражали солнечный свет, и Настя отвернулась, чтобы не было больно глазам. Двухэтажный дом казался странно высоким, выше даже, чем ее девятиэтажка.
Она шла куда глаза глядят, разрезая теплый воздух, как густой горячий кисель, загребая его руками и с трудом двигая ногами.
Реальность то уходила куда-то — и тогда все предметы, здания, люди вокруг виделись как сквозь стекла перевернутого бинокля — в неестественно уменьшенном виде, — то возвращалась, и Настя, к своему ужасу, замечала каждую деталь одежды, морщины на лицах прохожих, лопнувшие сосуды у стариков, небритые подбородки мужчин, то, на что раньше не обратила бы никакого внимания.
Асфальт под ногами ходил теплыми медленными волнами, ее подташнивало от этой постоянной качки, но она шла и шла, не разбирая дороги, плохо соображая. Одна-единственная мысль время от времени вспыхивала в ее мозгу — не упасть. Идти. Не упасть.
В какой-то момент она поняла, что идет вдоль набережной Невы. И, явно, не в центре. Вокруг были чахлые, серые деревья, вздымая клубы пыли, мимо неслись грузовики, шум стоял невообразимый. И река была такой же серой, как деревья, асфальт под ногами. На противоположном берегу высились темные заводские корпуса с дымящими трубами. Настя начала задыхаться. Она свернула на мост. Широкий и прочный с виду, он содрогался от все тех же грузовиков, и ей пришлось ухватиться за перила, чтобы сохранить равновесие. Вряд ли ей удастся дойти до противоположного берега, мелькнула мысль.
Однако ноги сами несли ее вперед и вперед. На какое-то время Настю отвлекла мучившая ее жажда, и она обнаружила, что идет по какой-то улице. Огляделась, но моста не увидела. Только дома — грязно-коричневые, одинаковые и незнакомые.