Лязгнуло железо, раздались громкие шаги, и в круг света вошел Толстый. Он улыбался.
— Вся банда приперлась, блин.
Из-за его спины появился такой же маленький, но в сравнении с Толстым немощный, худой, с бледным, истощенным лицом паренек. Одет он был в какие-то отвратительные обноски. Трикотажная серенькая кофточка, домашние тапочки, брючки, словно появившиеся откуда-то из тьмы веков.
Он окинул быстрым взглядом компанию, сидящую на толстых трубах парового отопления, только теперь Настя поняла, где они расположились, и сказал голосом начальника:
— Торчите, суки?
— Это Инвалид, — представила его Люба. — Суровый человек. Ты его не зли.
— Прикалываешься? — Инвалид зло посмотрел на Любу. — Будешь трендеть, уши на жопу натяну. Ты кто? — Он быстро перевел взгляд на Настю.
— Я? В общем-то... Настя.
— Понятно, — Инвалид повернулся к ней спиной и крикнул в темноту:
— Чего там застряли?
На крик вышли несколько человек. Настя, по мере их появления из мрака, отметила про себя, что все они дети, в том числе и этот странный мальчик Инвалид. Чуть постарше Толстого, может быть. Но помладше ее, Насти. Они с Любой, наверное, были в этой компании самые взрослые.
— Давай вперед.
Инвалид вытолкнул в центр маленького круга, образованного пришедшими детьми, парнишку, хиленького, востроносенького, в ярком спортивном костюме и белых кроссовках.
— Кто первый будет разбираться?
Все молчали. Настя с интересом наблюдала за происходящим. Это что же, суд чести, что ли?
— Хряк, вмажь ему!
Один из пацанов, покрепче остальных, вышел вперед и неожиданно зло и сильно ударил хиленького кулаком в лицо. Тот не упал, выдержал удар, мотнув в сторону головой. Изо рта у него потекла кровь, капая на грудь и оставляя на куртке темные пятна.
— Будешь, сука, деньги от товарищей ныкать? — Инвалид удержал занесенную снова руку крепыша и обратился к его жертве:
— Будешь?
— Не-е, — промычал паренек, и Настя не услышала в его голосе ни страха, ни раскаяния.
— Давайте, пацаны, — сказал Инвалид и, подойдя к Любке, присел рядом с ней на трубу.
Пацаны, дождавшись команды, кинулись на окровавленного паренька и начали его метелить. Неумело, размахивая руками, тратя много сил впустую и мешая друг другу, но все-таки очень ощутимо. Осужденный упал на земляной пол, его пинали ногами, перекатывали на спину, чтобы он открыл лицо, в которое каждый норовил попасть.
— Хорош, — скомандовал наконец Инвалид. — Хорош. Вставай, Рэппер.
Тот, кого назвали Рэппером, медленно поднялся. Смотрел он прямо, и во взгляде его по-прежнему не было ни боли, ни испуга. Видимо, подобные экзекуции не являлись для него редкостью.
— Ну, что скажешь?
— А чего тут говорить? — рассудительно ответил Рэппер, сморкаясь кровью. — Отработаю, отдам. Там немного. Чего вы из-за пустяков такие разборки-то устраиваете?
— Поговори еще мне, — оборвал его Инвалид. — Все должны честно работать. А пустяки, так с этого часа ставим тебя на счетчик. Будут тебе пустяки. Пятьдесят процентов в день. Понял?
— Ну, вы даете, — Рэппер, видимо, решил поторговаться, — пятьдесят... Это каким макаром я буду крутиться?
— Продай что-нибудь. Или попу подставляй. — Инвалид уже потерял интерес к судилищу.
— Попу... Ладно, разберемся. Отдам бабки.
— Все. Все свободны. Завтра чтобы не было вопросов, ясно? Пока, ребята.
— Пока, — нестройно ответили пацаны и стали один за другим растворяться в темноте подвала. Рэппер смешался с их небольшой толпой, и Настя успела отметить, что ни презрения, ни отвращения он ни у кого не вызвал. Кто-то даже хлопнул его по плечу.
Инвалид обнял Любу за плечи.
— Фу... Запарился я.
Настя увидела вдруг, что это никакой не мальчик. Лицо в морщинах, глаза взрослые. Не старик, конечно, не мужик, но лет за двадцать ему, это точно. А с первого взгляда — пацан и пацан. И одежда эта...
Словно угадав ее мысли, Инвалид погладил своей худенькой рукой Настину грудь.
Даже сквозь блаженное тепло, волнами гуляющее по телу, Настя почувствовала холод его прикосновения. Инвалид был Насте неприятен. Она вообще не любила людей в такой ужасной, нищенско-совдеповской одежде, нищих не любила, таких вот.
— Я думаю, — сказала Любка, хотя Инвалид ничего не спрашивал, — пристроим девчонку. А то пропадет. Хорошая...
— Хорошая... Папа-мама есть?
Настя кивнула.
— А чего дома не живешь?
Настя пожала плечами. С чего это он взял, что она дома не живет? Ну, ладно. Молчание — золото.
— Толстый чего сегодня делает?
Любка пожала плечами:
— Мы уходим. Боров заедет, у нас стрелка с ним возле метро. Поедем на Металлистов. А потом я в «Краб», вот ее хотела с собой взять.
— Ее... Она торчит, как лом.
— Отойдет.
— Ладно, — Инвалид встал. — Я пошел. У меня с бригадиром стрелка.
Он посмотрел на Настю.
— Хм... Приличная вроде. Поговорим после.
— А сколько сейчас времени? — спросила Настя, когда за Инвалидом захлопнулась невидимая дверь.
— Семь, — ответила Любка, вытащив из кармана юбки мужские часы без ремешка. — Блин!!! Ты чего сидишь? — Она пихнула Толстого. — Нас Боров уже ждет. Вот, блин!!! Пошли! Она взяла Настю за ворот рубашки и встряхнула. — Вставай, жертва перестройки. Поехали.
— А куда?
— В приличное место, блин, отмоешься...
Оказалось, что подвал, в котором они сидели, находился в двух шагах от метро «Новочеркасская», в квадратных дворах добротных сталинских домов не первой свежести. Толстые стены, широкие лестницы, просторные подвалы и высокие чердаки. Есть, где преклонить голову потерявшим все в суматохе перестройки, опустившимся, спившимся, сломавшимся на наркотиках, проворовавшимся гражданам великой страны. И их детишкам. Это вам не хрущевки. Здесь жить можно.
Ухоженная «пятерка» с молчаливым мужиком, похожим на старой закваски кадрового рабочего из фильмов шестидесятых годов, довезла их до кирпичной девятиэтажки на проспекте Металлистов.
— Сейчас мы тебя в порядок приведем, — сказала Любка, захлопывая дверцу машины. С водителем, которого между собой они называли «Боров», Любка и не думала прощаться.
Они поднялись на девятый этаж, прижавшись друг к другу в тесном лифте. Место там еще было, но стоять в овальной луже совершенно очевидного происхождения никто не хотел.
— Блин, Толстый, порядка у тебя в доме нет.
Они вошли в стандартную трехкомнатную, не слишком роскошную квартиру.
— Это что, все его? — шепотом спросила Настя у Любы в прихожей, когда Толстый прямо в ботинках протопал в комнаты.
— Нет. Пошли в ванную, я тебе все объясню. Нам тут засиживаться нельзя. Скоро гости придут.
В ванной Настя потеряла равновесие и едва не расшиблась в кровь о покрытую черным кафелем стену. Ей пришлось сесть под струей горячей воды и отдать свое тело ловким рукам Любки, которая, раздевшись, тоже залезла под душ вместе с ней и теперь терла ее мочалкой.
— Так чья это квартира-то? Кто там еще придет? — спрашивала Настя.
— Квартира... Сняли квартиру, — наконец ответила Любка. — Для нас с Толстым.
— Кто?
— Кто-кто. Сутенер. А ты как думала?
Настя нисколько не удивилась. Ну, сутенер. Любка проститутка. Ну и что? А кем еще она могла оказаться? Чего ее в подвал-то понесло? Ширнуться да и по делам дальше. Молодая она, конечно, чересчур молодая.
— А Толстый-то что?
— Толстым тоже интересуются. Толстый иной раз больше меня зарабатывает. С рынка любители есть. Снимают парня.
— А он? Он что, голубой? Да? Такой маленький?
— Ну и что? — Любка зло сверкнула глазами. — У тебя вот папа-мама, чуть что, всегда придешь домой, папа, дай покушать. Не пьют они у тебя?
— Нет.
— Нет. То-то и оно. А мы с Толстым сколько лет уже одни. Папаша квартиру пропил, а где он сейчас, не знаем. А Толстый, прикольный парень, потерплю, говорит, надо бабки зарабатывать. Зашибает побольше тех обсосов, которых ты в подвале видела. Эти — машины моют. Сопляки. А с Толстым не здороваются. Западло им, видите ли.