Клавдея же, наоборот, не своевольничала, не наглела и всегда неукоснительно блюла несколько правил: в хозяйскую кассу не лезть, продукты из ледника не таскать, а желаемый навар делать на постояльцах гостиницы и на клиентах буфетной. К примеру, можно не долить пива; вместо полуфунта мяса подать кусок в четырнадцать, а то и в двенадцать лотов в зависимости от клиента. Ну, уварилось мясо… Ужарилось… Усохло, на худой конец!
Однако ежели можно приказать собаке, ребенку и даже мужу (такое на Руси изредка, но встречается), то времени не прикажешь. Пришло время рожать, а стало быть, и оставлять буфетную. К тому времени прослужившая в посудомойках Капа, она же Ксения или Ксюха, как звал ее Генка, зарекомендовала себя перед держателем «отеля» только с наилучшей стороны. И хоть на роль буфетчика претендовал еще какой-то дальний сродственник супруги Генкиного дяди, на место Клавдеи была взята именно Ксюха. Потому как сродственник, по слухам, изрядно выпивал и рассчитывал на приличное (по-родственному) жалованье, а Ксюха спиртного в рот не брала и, естественно, была согласна на любую сумму. Хозяин положил ей семь рублей в месяц, оставил бесплатный стол и проживание, после чего обе стороны занялись всяк свои делом, оставшись вполне довольные друг другом.
Когда Капитолине исполнилось пятнадцать лет, она уже около полугода работала в буфетной. Разносила еду и питие приезжим, стояла за стойкой, принимала деньги и расторопно отсчитывала сдачу. Не было случая, чтобы хозяин хоть раз не досчитался пятачка. Все у Капы-Ксюши было, как в аптеке. Или как в банке, как стали приговаривать москвичи.
Иногда Капе по ночам снился отчим. Он приходил в ее спаленку на постоялом дворе в Подольске в ночной рубахе и колпаке, садился у изголовья и немигающим взором смотрел на нее. Зрачки у него были черными и огромными.
– Что вам надо? – спрашивала Капа и в испуге натягивала одеяло до подбородка.
– Ничего, – голосом, будто доносившимся со дна колодца, отвечал Герасим Пантелеевич. – Я только хотел, чтобы нам было приятно.
С этими словами он щерился, и из уголка губы стекала на подбородок тягучая струйка слюны.
Иногда сновидения варьировались. Отчим приходил голый, также садился у изголовья и молчал, а Капа не могла оторвать взгляда от его восставшего естества, принимавшего иногда невероятные размеры.
– Видишь, что ты наделала? – наконец, спрашивал он и указывал взглядом на свою плоть.
– Я не виноватая! – вскрикивала Капа, стараясь не смотреть в огромные зрачки отчима.
– А кто виноват? – зловеще вопрошал трубным голосом Герасим Пантелеевич. – Может, Пушкин?
Капа просыпалась после таких снов встревоженная. Она помнила их до мельчайших подробностей, и сны эти в течение дня не раз всплывали в ее мыслях.
– Чего с тобой сегодня? – спрашивал Генка, но Капа отмалчивалась или отвечала односложно:
– Так, ничего.
Несколько раз она задавалась вопросом, а не ищут ли ее в Подольске как убивицу отчима. Вздрагивала и сжималась в комочек, когда в буфетную входил пропустить стопку-другую очищенной водки квартальный надзиратель Игнат Савич Свищев. В подобные минуты она всякий раз отвечала невпопад и глупо улыбалась, отчего у квартального сложилось впечатление, что ум у буфетчицы Ксюши короток и она немного не в себе. Впрочем, так, самую малость… А так, пригожая деваха!
– А вы славные ребята, – заметил как-то Генке с дядей Игнат Савич, махнув одну за другой две стопки «белоголовой». – Приютили убогую сиротку, пестуете ее… Бог вам воздаст за это благодеяние.
– Благодарствуйте, – отвечал Генкин дядя, в уме удивляясь, почему квартальный надзиратель все время называет их Ксюшу убогой, однако не споря и не переча (а перечить полициантам вредно для здоровья, как показывает практика). – Да и то: кто ж, как не мы, поможет сиротке? Верно ведь?
– Верно, очень даже верно, – удовлетворенно отвечал Игнат Савич, затем доброжелательно окидывал взглядом дядю и Генку и уходил, прихватив с собой балычка или зернистой икорки, за что, естественно, как и за принятую водочку, ни гроша не платил.