Леон (тупо смотрит на него). Слушай, давно тебя прооперировали?
Лебеллюк. Два года назад. А что?
Леон. Ты уже забыл, как это делается? Никто им, конечно, об этом не напоминает, но что их злит больше всего, так это то, что мужчина может изнасиловать женщину, а она его — нет. Тем более если он придерживается традиционного взгляда на это дело. Как-никак мужчина тоже должен принимать посильное участие… Нарисовать тебе, как это происходит? Насколько мне известно, в школе теперь изучают это в шестом классе.
Лебеллюк (призадумавшись). Да, конечно природа, она… (Озаренный новой мыслью.) Как бы не так! Природа может обернуться против человека! Я вижу эту сцену… жалкий растерянный, ты смотришь на нее расширенными от ужаса, умоляющими глазами… все твое хрупкое существо противится этой грубой силе… но она слишком коварна и развратна с беспощадной холодностью она избегает твоего взгляда… (Вдруг встает, взывая к воображаемым судьям.) И вот, гражданки судьи, она плотоядно набрасывается на моего подзащитного, и — природа берет свое! Напрасно стонет и взывает о пощаде трепещущая жертва…
Леон (глядя на него с омерзением). Трепещущая… жертва… (И вдруг разражается гневом.) Мерзавец! Собирай свои бумажонки и проваливай! Если ты повторишь это в своей защитительной речи, я встану и скажу всю правду!
Лебеллюк (оскорбившись, складывает бумаги). Мы живем в мире абсурда» где правда стоит недешево. Из-за своего глупого мужского самолюбия ты можешь хвастануть на суде этим подвигом, но, предупреждаю, это будет твой последний подвиг. Счастливо оставаться. Мне еще надо встретиться с двумя клиентами до начала заседания. Надеюсь, они окажутся более понятливыми. (Уходит.)
Оставшись в одиночестве, Леон погружается в горестные раздумья, после чего следует его лирический монолог.
Леон (задумчиво).
Входит Ада, как всегда суровая и решительная.
Ада. Чем ты тут занимался?
Леон. Да вот, думал…
Ада. Не спрашиваю — о чем. Нетрудно догадаться! Кстати, мой милый, у нас скоро будут детекторы лжи, будем читать ваши мысли… А пока у меня двадцать минут до массажа. Мари-Кристин раньше двенадцати из школы не вернется. Так что еще есть время прочистить тебе мозги. (Надевает очки, раскрывает блокнот.) Скажи, ты хоть капельку начал раскаиваться в содеянном?
Леон. Нет, но…
Ада. (жестко). Так ты продолжаешь упорствовать?
Леон (глядя на нее маслеными глазами,). Послушай, Ада… Я не то чтобы раскаялся, я просто многое понял. То, что я тогда, ни с того ни с сего, будучи еще совсем ребенком, поддался вдруг этому порыву… нет, конечно, не только тогда, и потом тоже, неоднократно… я осознаю свою вину, но… теперь мне все стало ясно. Какая же это бездна, наше подсознание! На какие волнующие пророчества оно способно! Ты знаешь, Ада, я совсем было уже забыл лицо той девчушки, как вдруг оно возникло перед моим мысленным взором! Ты спросишь, почему? Она была похожа на тебя!!
Взгляд Ады невольно выдает ее взволнованность этим откровением. Леон, потупя взор, что-то бессвязно бормочет. Внезапное затемнение.
Когда свет зажигается, сцена переоборудована под зал судебных заседаний. В ход пошла обстановка бывшей гостиной. Позорный столб исчез.
В центре сцены сидит Леон в своем мундире академика. Чуть сзади Лебеллюк, в адвокатской мантии, раскладывает на маленьком столике различные бумаги. За большим овальным столом в стиле Наполеона III восседают Симона Бомануар и две заседатель-ницы. Одеты они не без фантазии: этакое неглиже, с отвагой дополненное тюрбанами, что делает их похожими на трех лесбиянок мужеподобного вида.