Тем временем Ридан и Тунгусов лихорадочно подготавливали каждый свою работу. Широкий коридор института отражал степень этой подготовки: он все больше заполнялся ящиками со станками, инструментами, приборами, посудой. Большие черные буквы «Р» и «Т», поставленные по распоряжению Мамаши на ящиках, отличали имущество Ридана и Тунгусова.
— Мелочь, — говорил он в ответ на иронические комплименты Ридана по поводу его удивительной предусмотрительности. — А вот увидите, сколько она нам времени сэкономит, когда придется разбирать эти залежи.
Николай составил точный план работы. Два генератора ультракоротких волн — один из них, старый, уже почти готов — будут действовать непрерывно, снабжая исследовательские лаборатории Ридана таким количеством облученных проб свежей органической ткани, какое лаборатории сумеют пропустить. Это будут сотни проб в день и гистологам придется здорово поработать.
Облучение ткани начнется с максимальной волны намеченного Николаем диапазона на одном генераторе и минимальной — на другом. Где-то между ними прячется искомая «консервирующая» волна. Но тут — тысячи волн; чтобы исследовать каждую из них, понадобились бы годы. Поэтому осада этого диапазона начнется с двух сторон, сначала довольно большими скачками, чтобы нащупать в нем наиболее действенный участок. Это будет первый тур поисков. Потом пойдет кропотливое исследование найденного участка по той же системе — с двух концов, но уже более мелкими «шагами». Наконец, третий тур, когда каждый сантиметр длины волны будет испробован, даст окончательное решение вопроса. Работа предстояла чрезвычайно сложная: кроме волн, нужно было одновременно подыскивать и наиболее выгодные условия продолжительности облучения и его мощности.
Об этом Николай беседовал с Риданом.
— А если нужная нам волна окажется на бесконечно малую долю длиннее или короче той, которую мы можем фиксировать вашим верньером, тогда что? — спросил профессор. — Как вы тогда повторите эту частоту? Ведь каждый поворот ручки верньера, как бы мал он ни был, дает новую волну, не так ли?
— Так, конечно. Но я не думаю, чтобы тут имели существенное значение такие уж ничтожные изменения частоты.
— Не думаете? А когда вы пытались повторить знаменитый опыт ваших пищевиков, вы знали, на какой волне они работали?
— Знал.
— И все-таки повторить не смогли?
— Но ведь тут, кроме волны, есть еще неизвестные: экспозиция и мощность.
— То же самое и экспозиция! Вы думаете, сотые доли секунды не влияют на результат? — добивался Ридан.
— В известной степени — да.
— Нет, Николай Арсентьевич, я думаю, в решающей степени. Мне кажется, вы недооцениваете роль ничтожно малых величин, особенно когда вы имеете дело с биологией.
Разговор этот имел важные последствия. Николай слушал и думал.
Как всегда, новая верная мысль входила в его ум легко, занимая место старого, казалось, крепко укоренившегося, представления. Это было замечательное свойство, позволявшее Николаю без особого напряжения двигаться вперед и отбрасывать устаревшие или ошибочные представления.
И вот опять, как и в каждой почти беседе, Ридан открывал ему какую-то часть еще не познанного мира. И Николай удивлялся: как же он сам не удосужился подумать об этом! Ведь значение весьма малых величин очевидно. Разве он не знал ничего о ферментах, о гомеопатии? Ридан прав: доли волны, доли секунды доли ватта могли иметь решающее значение. На мгновение Тунгусов почувствовал внутренний холодок: если так, задача может остаться нерешенной. Бесконечно малые доли — это значит бесконечно большое количество комбинаций из трех элементов: волны, экспозиции и мощности. Результат пищевиков — чистая случайность. У них ни один из этих элементов не был постоянным. Генератор был простенький, волна «гуляла», время определялось по секундной стрелке хронометра. На какой-то миг случайно совпали условия облучения. Может быть, всю жизнь придется искать это совпадение и…
— Ничего, Николай Арсентьевич, не падайте духом, — улыбался Ридан. — Мы будем действовать методом исключения. Лишь бы ваш аппарат был точен.
— Да, теперь я вижу, что мои верньеры не годятся. Придется конструировать новые. Тут нужны микроверньеры, к тому же с автоматическим определением шага. Это сложная задача. А у меня на очереди второй генератор. Когда я все это сделаю?
— Знаете что, — придумал Ридан, — поручим верньеры Виклингу. Кстати и проверим его способности, а то он все «изучает» новые методы генерации микроволн в каких-то таинственных лабораториях, а толку пока что не видно. Дело это темное и может продолжаться бесконечно. А если он быстро и хорошо справится с верньерами, возьмем его к вам в помощь.
Николай согласился неохотно. Он любил все делать сам, особенно, когда приходилось придумывать что-то новое, изобретать. Но на этот раз всякая новая работа грозила сорвать план. Он уже обещал Ридану, что облучение проб начнется тотчас же после того, как будут отделаны лаборатории и размещено оборудование. Кроме того, опыт коллективной работы над сушилкой научил его кое-чему.
Виклинг частенько появлялся в доме Ридана. Он приходил запросто по вечерам, к чаю, всякий раз приносил с собой какую-нибудь интересную историю, занятную игру, с исключительной ловкостью показывал фокусы, приятным баритоном напевал песенки разных народов, аккомпанируя себе на рояле, — словом, в совершенстве владел искусством занимать собеседников. Профессор любил поговорить с ним о судьбах Европы. Виклинг обнаруживал исключительную осведомленность в политических вопросах. Визиты его всегда были непродолжительны. Как чуткий гость, он не утомлял хозяев своим присутствием, а напротив, всегда решительно исчезал «на самом интересном месте», вызывая искреннее желание хозяев видеть его снова у себя.
С появлением Виклинга в дом Ридана вошло что-то очень новое, своеобразное, к чему никто не остался равнодушным. Он был человеком иной, чужой культуры, и это сказывалось во всем — в его манере здороваться, слушать собеседника, одеваться, даже, казалось, в самом голосе, в удивительном универсализме…
Спокойнее всех его принимал Ридан; ему немало приходилось встречаться с иностранцами. Анна долго не могла привыкнуть к Виклингу. Впервые в жизни она ощущала непонятную робость перед новым знакомым и ее обычная непосредственность гасла в его присутствии. В то же время она всегда радовалась его приходу. Зима несколько сблизила их. Оба увлекались спортом. Часто по вечерам они уходили на каток или совершали в выходные дни лыжные экскурсии за город. Но каждая новая встреча, словно заставала Анну врасплох — вновь приходилось ей преодолевать в себе непривычную скованность.
Резко отрицательную позицию заняла Наташа; странным образом она невзлюбила Виклинга с первого же свидания, может быть, с первого взгляда, так, как будто он сразу же обидел ее чем-то. В острых, доходивших иногда до ссоры, спорах с Анной, она называла его «фигуристом», притворщиком, барином, холодной лягушкой — все в нем ее раздражало и отвращало, все было чуждо. Ридан объяснял эту стихийную неприязнь Наташи «классовым инстинктом». Буржуазным барством, как утверждал он, от Виклинга, действительно, сильно еще попахивало…
Первая встреча Тунгусова с Виклингом — еще в самом начале зимы — была случайна и кратковременна; тем не менее она произвела на Николая неизгладимое впечатление. Николай направлялся к Ридану по делу. Он взбежал по каменным ступеням подъезда и уже протянул руку, чтобы позвонить, как тяжелая дверь парадного входа открылась и на пороге показалась Анна в короткой белой шубке. Высокий человек, в спортивном костюме, вышел за ней. Николай почувствовал некоторое смущение в голосе Анны, когда она знакомила их.
Будто какой-то тоскливый стон прозвучал внутри Николая. Медленно поднимался он к Ридану, стараясь осознать непонятное чувство, вспыхнувшее в нем.
Так и осталось это неприязненное чувство крепко связанным с обликом Альфреда Виклинга. Потом они встречались и не один раз, много и хорошо беседовали; неприязнь стушевалась, но не исчезала вовсе и вспыхивала с новой силой всякий раз, когда Николай видел Анну с Виклингом.