- Если бы вы знали... - только и мог он произнести.
- Я знаю, - ответил Ридан. - Знаю о вашей любви. Знаю нечто, о чем вы и не подозреваете... - Он взглянул на часы. - Успокойтесь, Николай Арсентьевич, но... не нужно слишком надеяться. Я сказал вам только о принципиальных возможностях. На практике еще много трудностей и неизвестных препятствий, которые почти нельзя предусмотреть.
- Значит, вы все-таки думаете...
- Я буду бороться, экс-пе-ри-мен-тировать, - с ожесточением перебил Ридан, - до тех пор, пока не увижу, что дальнейшие попытки бессмысленны. Он снова посмотрел на часы. - Пора идти, там уже готовы анализы. Вот что, посидите тут минут десять, постарайтесь успокоиться как следует. Мне нужно еще поговорить с вами кое о чем.
Он пришел через полчаса. Николай крепко спал в мягком кресле. "Вот и прекрасно", - пробормотал Ридан и снова осторожно вышел. Его встретила Наташа с каким-то свертком в руках. Мучимая тоской, она, наконец, нашла себе занятие: нужно было разобрать и привести в порядок вещи, привезенные с Уфы. Первое, что попалось ей на глаза, был продолговатый сверток, обернутый, очевидно, наспех одной из простыней и основательно перевязанный веревкой. Он был подсунут под ремни палаточного тюка. Наташа тотчас вспомнила, что Федор просил ее передать сверток Николаю, как только тот немного успокоится.
- Николай у вас, Константин Александрович? - спросила она Ридана.
- Да, Натушка, он заснул там, ожидая меня. Пусть поспит, не стоит будить. А что?
- Вот это Федя просил передать ему.
- Что это?
- Не знаю.
Ридан взял сверток, пощупал его, осмотрел. Под веревкой оказался тщательно сложенный листок бумаги, на котором было написано: "Лично Николаю".
- Хорошо. Проснется - тогда.
Осторожно положив сверток на диван, Ридан плотно прикрыл дверь в кабинет и почти бегом направился в операционную.
Много острых моментов пришлось пережить профессору в этой комнате, много раз за последнее десятилетие тут решалась судьба людей, судьба его самого как ученого, его смелых идей и невероятных операций. Но никогда еще он не входил сюда с таким непреодолимым волненьем.
Хирург должен быть тверд. Он должен уметь подавлять в себе жалость, нерешительность, малейшую уступку в движении скальпеля от внезапного вскрика боли. Пациент, лежащий на операционном столе, полный теплоты и трепета, должен превратиться для него в препарат из анатомички. Ридан в совершенстве владел этой способностью. Но сейчас он чувствовал, что готов потерять ее. Синевато-белый труп, медленно вращающийся в прозрачном цилиндре, со всех сторон охваченный ремешками, лапками, растяжками, со вставленными внутрь зондами и резиновыми трубками, с торчащими всюду тампонами из ваты - труп этот продолжал быть для Ридана телом дочери. Причудливое оснащение, прильнувшее к этому телу, созданное и прилаженное самим Риданом, теперь пугало его, как морг пугает впервые входящего в него человека.
Два опытных ассистента непрерывно дежурили в операционной и вели наблюдения. Никто, кроме них и профессора, не входил туда.
Очередные анализы и наблюдения, фиксировавшиеся каждый час, были готовы, и Ридан углубился в их изучение. Признаков распада белков не было. Гигантский "компас" - система, поддерживавшая тело в непрерывном и сложном вращении, - оправдывал свою цель: кровь, которая у утопленников не свертывается, по-прежнему равномерно распределялась по всему телу. Не будь этого движения, кровь под влиянием собственной тяжести начала бы стекать вниз, переполняя и разрушая одни сосуды и оставляя другие. То же самое происходило бы и с другими жидкостями, наполняющими различные органы.
Розоватая пена в бронхах исчезла. Вода, задушившая Анну и плотно забившая альвеолы верхней части легких, заметно убыла. Через несколько часов, если не нарушится процесс рассасывания и извлечения воды через трахеи, можно будет считать подготовку законченной. Но в это время будут идти самые простые и самые страшные теперь физико-химические процессы: бесчисленные жидкие вещества внутри организма, тщательно разделенные природой специальными оболочками и перегородками, начнут проникать одно в другое, смешиваться. Это - осмос. Перегородки, уснувшие и инертные, потеряют бдительность и перестанут удерживать их. Органы станут наполняться чуждыми им соками и могут утратить способность работать. Как далеко может зайти этот процесс, трудно сказать и невозможно проследить.
Еще анализ. Анализ физиологического раствора, циркулирующего сейчас в пищеварительном тракте. В этой жидкости при первой промывке оказалось много крови. Очевидно, желудочный сок, накопившийся в желудке и кишечнике, начал разрушать их стенки, началось самопереваривание, появились изъязвления. Ридан пустил физиологический раствор, снабженный свертывающим кровь веществом, и теперь этот раствор убирал предательский сок, который у живого человека так тесно связан с появлением аппетита. Сейчас содержание крови в жидкости стало меньше. Очевидно, язвы заживали. Все же следовало немного усилить циркуляцию.
Ридан поделился своими соображениями с ассистентами, прибавил давление жидкости и вернулся в кабинет.
Николай уже не спал. Он держал в руках записку, которая была приложена к свертку, принесенному Наташей. Вид у Николая был ошеломленный: какое-то новое волнение владело им. Ридан сразу заметил это.
- Что случилось? - спросил он.
Николай протянул ему записку.
- Читайте!
Федор писал:
"Коля, дорогой мой! Когда мы собирали последние вещи на берегу, чтобы лететь за вами, меня потихоньку отозвал в кусты один из плотовщиков, помогавших нам. Оказалось, что это был тот самый парень, которого помнишь? - ты вытащил из воды? Он достал из зарослей эти два куска нашего кормового весла, из-за поломки которого все произошло, и сказал, что подобрал их в том месте, где лодка погрузилась в воду. Верхняя часть весла была совсем цела и плавала на воде, прибитая течением к плоту. Он ее обрубил, чтобы удобнее было везти. А нижний обломок лопасти, как он говорил, оказался почему-то торчащим в щели между бревнами, и он с трудом вынул его оттуда. Не знаю, как это могло получиться. Не верить парню нет оснований, он, видимо, очень расположен ко всем нам, за исключением Альфреда, которого упоминает не иначе, как ругательски, не питая к нему ни малейшего сожаления, и которому очень настойчиво просил этих обломков не показывать и ничего о них не говорить. Ну, прощай, дорогой друг! Крепись, береги себя, Нату и К. А. Твой Федор".