- Все в порядке, - сказал он, сдерживая волнение. - Начнем... Викентий Сергеевич, включайте подогревание крови в термостате.
Консервированная кровь в шестилитровом термостате была приготовлена на тот случай, если в сосудах тела окажутся сгустки свернувшейся крови. Они могли закупорить сердце, начавшее биться. План Ридана - избежать сложной операции рассечения груди - тогда срывался. В действие вступал второй план. Ридан на время выключает сердце. В этом случае во вскрытые артерии по трубкам хлынет согретая, уже насыщенная кислородом кровь из автожектора изумительного прибора, который стоял тут же поодаль. Плод гениальной мысли советского ученого, этот прибор мог заменить человеку его собственное сердце и легкие на то время, пока хирург обнажит эти органы, устранит их пороки и снова включит в работу.
Ридан подошел к "компасу". Сбоку, на небольшом распределительном щитке, он повернул какие-то краники и сказал:
- Выключаю охлаждение и жидкость. Цилиндр продолжал вращаться еще с минуту.
- Довольно, - сказал Ридан. - Прекратите вращение. Отнимите все шланги... провода... Снимаем цилиндр.
Люди в белых халатах взяли тяжелый футляр, быстро вынесли его в соседнюю комнату и осторожно положили на неподвижный конвейер "консерватора", прямо под его рефлектор. Николай стал к пульту
- Консервирующие условия не нужны, - сказал ему Ридан. - Дайте слабую волну для нагревания тела, потом плавно повышайте мощность потока.
Красная линия на ленте термографа, регистрирующего температуру тела, быстро полезла вверх.
Поверхность цилиндра стала проясняться. Через три минуты термограф показал тридцать девять градусов.
По знаку Ридана Николай выключил генератор. Цилиндр снова внесли в операционную, сняли с него крышку.
Вспыхнувшая было надежда вновь померкла в душе Николая, когда он увидел близко перед собой это лицо с полуоткрытыми глазами, подернутыми мутной свинцовой дымкой. Это было странно похожее, но чужое лицо, не то, которое он так знал и любил. И он не нашел в этом лице ничего, обещавшего жизнь.
- Переносим на стол. Берем все четверо... Николай Арсентьевич, держите себя в руках, или я вас удалю отсюда.
Анну положили на стол, на толстый слой ваты, покрытый простыней.
Регистрационные приборы быстро протянули свои гибкие щупальцы к телу и как бы присосались к нему.
- Включите "ГЧ", Николай Арсентьевич, и проверьте. Так .. Микрофоны, усилитель, репродукторы? Все, кажется, Иван Лукич?
- Все, - ответил хирург.
- Все, - тихо повторил Викентий Сергеевич.
- Пускайте кимограф. - Ридан подошел к "ГЧ" и стал настраивать его.
Широкая лента кимографа, между тем пришла в движение, и несколько тонких рычажков начали чертить на ней линии. Две из них сразу ожили: линия, фиксировавшая время в секундах, и линия температуры, которая медленно понижалась. Остальные рычажки должны были отмечать на ленте пульс, дыхание, давление крови. Они были неподвижны и оставляли за собой ровные горизонтальные линии.
Ридан медлил. Ему оставалось теперь сделать одно только маленькое движение: повернуть выключатель "ГЧ", настроенный на ту волну мозга, которая возбуждала деятельность сердца. Немало труда и изобретательности стоило профессору найти эту волну, и Симка едва не стал жертвой поисков. Ведь для того, чтобы проверить действие волны на мозг высшего млекопитающего, нужно было предварительно остановить его сердце. Впрочем, и сейчас еще Ридан не был вполне уверен, что волна найдена правильно: на человеке он еще не проверял ее.
И вот он стоял у генератора, касался пальцами рычажка выключателя... и не решался его нажать. Еще и еще раз он склонялся к видоискателю, проверяя, точно ли направится луч на голову и грудь Анны.
Наконец, усилием воли он подавил сомнения. - Даю волну сердца, - сказал он глухо и нажал рычажок. Мертвая тишина разлилась в комнате. Было слышно лишь поскребывание тонких штифтиков по ленте кимографа, на которую все устремили взоры.
Прошла минута. Медленно протянулась другая. Линия сердца ползла по-прежнему ровно.
До боли в груди сдерживая дыхание, смотрел Николай на такое дорогое и уже совсем чужое лицо. Почему-то всплыло воспоминание о первом испытании "ГЧ", когда он ждал, направив луч на медный брусок, что медь перестанет быть медью... Еще мучительнее проползла третья минута.
Ридан резко нарушил неподвижность, пригнувшись к генератору, и все повернули к нему головы. Он прибавил мощность излучения, снова выпрямился и застыл, как изваянье.
Еще два минутных интервала протянулась мертвенно ровная линия сердца, и опять на столько же делений Ридан повернул регулятор мощности.
И вдруг рычажок сердца едва заметно дрогнул, и начал приподниматься... Осторожный шорох возник в репродукторе. Все вздрогнули от звенящего голоса Ридана:
- Началось сжатие!
Рычажок кимографа упал и снова замер: по ленте от него медленно отодвигалась одна неровная волна...
Опять томительное ожидание: что это было - первый удар с трудом пробуждающегося сердца или... Нет, это пробуждение! Вот опять поднялся рычажок, уже быстрее и выше, потом еще раз, еще... Напряжение застыло на лицах людей: они еще боялись поверить... Нет, это пробуждение! Все более ровные волны шли по ленте...
- Погодите, генератор еще не выключен, - проговорил Ридан, сам не веря своим сомнениям. Он громко щелкнул выключателем, а рычажок продолжал свои веселые взмахи вверх и вниз, вверх и вниз!
Сердце Анны начало биться!..
Вдруг громкий шипящий, булькающий шум, будто каскад воды, низвергающийся по скале, хлынул из репродуктора, и уже не нужно было следить за линиями кимографа, потому что все увидели, как шевельнулся блестящий кружок микрофона, прильнувший к груди Анны.
Первый короткий, трудный вздох...
- Сухой воздух! - почти крикнул Ридан, подскакивая к столу.
Но уже Викентий Сергеевич пригнул раструб респиратора на гибком штативе вплотную ко рту Анны. Больше двух минут прошло, прежде чем снова, второй раз тяжело поднялась грудь. Обезвоженный воздух быстро вбирал в себя избыточную влагу в легких и выносил ее наружу...
- Кислород, - сказал Ридан.
Анна дышала слабо и редко, но уже ровно.
Николай видел все, но страшное чувство недоверия ко всем этим признакам жизни, казавшимся ему искусственными, не покидало его. Да, сердце бьется, легкие дышат. Но значит ли это, что Анна живет? Вот она лежит перед ним, едва прикрытая краем простыни, из-под которой все еще выходят шланги и провода, неподвижная, с по-прежнему невидящими глазами... Где же жизнь? Настоящая, живая, а не эта лабораторная жизнь - с приборами, шлангами, проводами... Не рано ли радуется Ридан?