— Ага, есть!
Лента была сплошь исчерчена неправильными, прыгающими зигзагами. Прищурив глаза, чтобы выделить из хаоса этих прыжков преобладающее направление кривой, Ридан разобрал знакомый рисунок электрических импульсов, которые всегда появлялись в мозгу при внезапном действии света на глаза.
Волны мозга были пойманы!
Теперь становилась понятной одна из загадок, которую давно уже тщетно старались разгадать физиологи: как перескакивает возбуждение с одного нерва на другой, или с одной нервной клетки на другую, когда между ними нет непосредственного контакта.
Не нужно никакого контакта! Он совсем необязателен для электромагнитных волн, которые могут распространяться и без всяких проводников.
Так, настойчиво, неуклонно, уверенно двигался Ридан по намеченному пути.
С утра профессор ставил опыты, обходил лаборатории, проверял работу сотрудников и давал им указания. Вечером он обычно расстилал на своем столе последние цереброграммы и углублялся в их изучение. Что-то вычислял, записывал в свою большую книгу-тетрадь, иногда чертил на миллиметровке какие-то кривые и вклеивал эти чертежики в ту же тетрадь. Цереброграммы давали богатейший материал для размышлений и новых идей, которые на следующее же утро проверялись новыми сериями опытов.
После одиннадцати, перед сном, Ридан читал. Советские и иностранные журналы, по которым он следил за работой других исследователей биотоков, отнимали довольно много времени. Вначале эти сведения помогали Ридану ориентироваться, он находил в них полезные для себя указания. Но уже через год стало ясно, что он обогнал своих заграничных коллег. Работы Бергера, Эдриана и других стали пройденными вехами на пути Ридана.
С некоторыми из них он переписывался. Однажды Джеспер прислал ему письмо, в котором восхищался выводами Ридана о связи определенных рисунков биотоков со структурой различных зон мозговой коры у высших животных. Он поражался, как Ридан в такой короткий срок мог провести эту удивительную работу, и с сожалением констатировал, что не обладает такими средствами, чтобы приобретать в течение года хотя бы двух обезьян, десяток собак и штук тридцать кроликов.
Ридан усмехнулся, перебирая кипу бумаг, лежащую на углу его письменного стола. Он вытащил листок. Это была копия сметы, которую он недавно отослал в Академию. Уголок листка пересекала резолюция: «Утвердить». Ридан теперь с особенным удовольствием прочитал знакомый список:
«В счет ассигнованных вами сумм на ближайшее полугодие, прошу выделить…
Список согласован с администрацией Государственного зооцентра:
Гориллу — 1
Шимпанзе — 1
Собак — 50
Кроликов — 500
Ежей — 10
Удава — 1
Карпов однолетних — 10
Карпов шестилетних — 5
Электрических скатов — 2
Угрей бразильских — 2
Ворон — 15
Филинов — 2…»
Профессор описал Джесперу условия, какие предоставляет правительство Советского Союза ученым и научным учреждениям, и приложил эту копию сметы в качестве иллюстрации.
Ридан видел, что идет впереди всех других электрофизиологов, и это удесятеряло его кипучую энергию. Кроме того, он чувствовал, что приближается к цели…
И все же интересы науки не заслоняли от него весь остальной мир. Рано утром, когда приносили почту, он прежде всего схватывал газеты и, поставив одну ногу на кресло, склонялся над свежими листами, жадно вылавливая сообщения о событиях, за которыми следил он изо дня в день.
Днем приходили с занятий Анна и Наташа. После смерти жены у Ридана не осталось ни одного близкого человека кроме дочери. Тогда это был долговязый, несколько угловатый подросток, замкнутый, настойчивый и пытливый. И вот он начал превращаться в девушку. С осторожным вниманием Ридан следил как природа отделывает свое произведение, как сглаживаются углы и совершенствуются линии этого бесконечно дорогого существа.
Профессор не был склонен видеть в Анне «гениального ребенка» что свойственно многим родителям. Он хорошо знал эту распространенную болезнь, знал как губительно сказывается она на формировании характера ребенка, и старался быть предельно объективным и сдержанным в оценке свойств и способностей Анны. В этом не было ни равнодушия, ни суровости. Их взаимная любовь, глубокая и внимательная, стыдливо избегала внешних, сентиментальных атрибутов.
Вот Анна выросла.
Не без тайной гордости наблюдал Ридан результаты своей воспитательной работы. Девушка входила в жизнь легко, радостно. От угловатости и замкнутости ребенка не осталось и следа.