— Это иолит. Он умеет собирать весь свет из воздуха и указывать положение солнца своим блеском. Не смей спрашивать, сколько я за него заплатил, иначе Озарённый услышит и отправит меня в ад для распутников, и там…
Губы Матео нетерпеливо хватают губы Алена, не позволяя сорваться с них следующему бесстыдному анекдоту, который он намерен с удовольствием рассказать, наслаждаясь смущением Матео и собственной наглостью.
Ален кладёт камешек в ладонь Матео и до боли сжимает её в кулак.
— Ты должен всегда находить дорогу домой, даже тогда, когда нет пути, Матео. Понимаешь?..
Годиш смотрел в одну точку, пока ладони хлопали по рубахе. Он тогда ещё зашил камешек себе в ворот, больше чтобы сделать приятное Алену, чем из веры в его магию. Подумаешь, чудачество. Но почему бы не попробовать? Вдруг сработает волшебство любящего человека?
Ален не мертв. Матео просто решил оставить его в Серене, чтобы уберечь. Наверняка он сейчас на базаре торгуется до хрипоты за какую-нибудь мелочёвку или крадёт что-нибудь ненужное, чтобы потом выбросить. «Чтобы не терять навык», — с важностью его тона мог посоперничать только служитель Оза… Неважно. Годиш обещал ему привезти диковинных штуковин из неведомого Малина. Того легендарного куска суши, путь к которому был испещрён кракенами, василисками и прочей морской нечистью…
А, вот и она, безделица, что попала в ад вместе с ними.
Пререкания команды не доносились до него, поглощенного мыслями и фальшивыми воспоминаниями. Когда он быстрым движением вытащил нож из-за пояса Люки, моряки притихли.
Он бережно вырезал камень и начал медленно вращать ладонь. На гладкой поверхности засеребрились искры. Этьен вытянул шею, вглядываясь в чудо. Люка вытаращил глаза и зажал рот. Жирар суеверно отполз к краю плота.
Годиш ещё немного повернул ладонь, и из мутной сине-лиловой глубины показался яркий жёлтый блик.
— Солнце — там. Осталось только дождаться появления суши. Вдруг нам повезёт. И — надеяться…
Голос капитана звучал твёрдо, но вытянутая рука с камнем тряслась.
Спали посменно, до боли вглядываясь в проклятый горизонт. Серый рассвет потряс радостный визг Жирара. Суша вновь появилась. С трудом не срываясь, гребли парами, чётко, методично, раз за разом погружая дрожащие ладони в жгучую соленую воду. Однако соринка вдалеке всё росла, и вот уже Люка, высасывая очередную измятую макрель, начал рассказывать, как станцует в одном шейном платке в первом же порту, а после завалится в первую же таверну и будет жрать там жарёху с салом и бататовой кашей, и угомонится только тогда, когда перещупает всех девок.
Распалённый Жирар, не переставая грести, спрашивал, что значит «щупать». Этьен витиевато разъяснял ему значение слова «щупать» и, как мог пристойно, подводил к слову «лапать».
Годиш хмыкал и до боли сжимал в кулаках почерневшие отрубленные кисти.
Как бы они ни гребли, плот всё время сносило левее. Но никакие течения и никакая усталость не были помехой людям, крепко вцепившимся в жизнь.
Не прошло и суток, как они пристали к суше. Вершина одинокой горы терялась в облаках, на ее склонах простирались зелёные дебри.
Остров встретил гребцов неприветливым прибоем. Когда они достигли каменистого берега, буруны доломали их плот, а им самих, иссохших, слабых, швырнули на гальку. Моряки плыли, бежали, падали и ползли из последних сил, чтобы оказаться здесь. Им не было дела до какого-то прибоя, когда их многодневное заточение в одержимом море подошло к концу. Изнурённые и отощавшие, моряки повалились навзничь, и тень блестящих листьев узорчатой мозаикой легла на слабые тела. Жирар беззвучно плакал.
Люка указал на тень под разлапистыми глянцевыми листьями, но замер, разинув рот. На них таращился неподвижно стоящий ящер, размером с хорошего мерина или даже небольшого дракона, как на гобелене у них в гильдии. Чуть поодаль такое же чудище терзало падаль. Капитан Годиш некоторое время мутным взглядом смотрел на зверей и вдруг на четвереньках пополз прямо на них.
— Пашшли вон, — прохрипел он и сердито махнул рукой, покачнувшись. — Кому сказал! Ну!
Звери нервно высовывали раздвоенные жала. Тогда Годиш с трудом выпрямился и ещё раз замахнулся на них, уже двумя руками. Нехотя, но они отступили, тяжело топая кривыми когтистыми лапами, и их длинные хвосты тяжело зашуршали по камню.
— Этого не может быть, — пробормотал Люка.
— У нас теперь есть еда. Пусть даже и чужая. Что тебе ещё надо?
— Н-н-ничего-ничего, Матео…
Этьен с Жираром переглянулись и уставились вслед ползущим вразвалку ящерам. Кислая вонь мертвечины нисколько не тревожила моряков.
— Вот мы и пришли на Малин, вот мы и здесь, Ален. Всё, как мы и хотели. Ты только дождись меня, слышишь…
Он старался не замечать шёпот тысячи голосов, что хохочут и передразнивают, что жуками заползают в его уши и хрустят на зубах блестящими панцирями.
Капитан Годиш сидит под гладким стволом мёртвого дерева и смотрит на прибой прозрачными, как небо, глазами. Губы беззвучно двигаются. Иногда он замирает, вслушивается и смеется коротким глухим смехом. В его руках почерневшие и сухие обрубки других рук, которые он не глядя перебирает узловатыми пальцами. Рядом на камне лежит широкий лист с нетронутой печёной рыбой, на которой мохнатая синяя муха неторопливо умывает лапки.
Жирар с Этьеном лениво переругивались и меняли пальмовые листья на широкой крыше низенькой хижины и буднично посматривали в сторону капитана.
— Эй, на палубе! Есть кто живой?
Чуть пригнувшись под тяжёлой ношей, из чащи к ним вышёл Люка.
Его можно было узнать только по голосу.
В цветастой тунике и штанах, гладко выбритый и заметно округлившийся, он и близко не походил на сгорбленного комита с бульдожьими щеками, даже без плети, одним взглядом, наводящего трепет на гребцов.
— Вы тут совсем, блядь, одичали, спрашиваю?
Он свалил с плеч небольшую тушу с крупными ушами и широким рылом и встал, руки в боки.
— Изыди! — заорал Жирар и спешно наложил охранный знак.
Этьен мучительно соображал.
— Да ладно вам, мужики, это же я, Люка!
— Люка-который-ушёл-на-разведку-и-исчез-на-три-месяца, ты хотел сказать?..
— Отставить! Я пожрать притарабанил! Вы, поди, на одной рыбе и листьях тут?
Он деловито пнул тушу в бок и доверительно сообщил:
— Мы не одни на этой земле. Здесь есть ещё люди. И они вполне себе дружелюбный народец. И, кстати, это не Малин, если у вас ещё были какие-то сомнения.
Люка что-то гортанно крикнул, и к нему из зарослей вышел коренастый низкорослый мужчина с раскрашенным лицом.
— Это Октай, главный ихний. Вы бы видели его жену или сестру, или кто она ему, — он понизил голос. — Глаза — во! Киль — во! Корма — во! А губы! На вкус как черешня, клянусь!
Октай с любопытством осматривал лагерь чужаков, пока наконец не заметил под деревом капитана. Он нахмурился и что-то тихо сказал Люке.