– Завтра поговорим, – не раздумывая, ответил ученый.
Положив трубку, он быстро сделал несколько бутербродов с сыром, засыпал заварку в термос и стал ждать, когда закипит вода в чайнике. Сидеть без дела было для Аполлона Юрьевича совершенно невозможно, и он взялся просматривать новые произведения Залпа, уже в который раз отмечая то сильное впечатление, которое они на него производят. Стихи были необычны по манере написания, глубине мысли и силе ее выражения.
Через сорок минут Ганьский уже ехал в электричке в сторону Загорска. В транспорте он читал очень редко. Чаще использовал время в пути для размышлений. Сегодня ученый анализировал случай, недавно рассказанный Макрицыным, – про то, что на одном из последних выступлений тот чувствовал, как кто-то активно мешает ему сосредоточиться, сбивая и путая ход мыслей…
Прекрасно отдохнув на природе, по возвращении Ганьский лег на софу, ногами в сторону окна. Это означало, что он будет заниматься поэзией.
Значит, будет жара пронимать до костей,
Прайды львов перекроют все тропы,
Но к воде, невзирая на пляски смертей,
Устремятся в стадах антилопы…
Аполлон Юрьевич записал пришедшие в голову сроки, после чего отправился на боковую – как-никак было полдвенадцатого ночи, и преждевременное утреннее пробуждение давало о себе знать позевыванием и сонным состоянием.
На следующий день Макрицын пришел, как и обещал, не утром. Приятели редко обговаривали время визита – Еврухерий всегда появлялся ровно в восемь, если только Ганьский не просил его прийти позже.
Дружба Ганьского с Макрицыным была странной, неестественной. Ведь Аполлон Юрьевич являлся личностью незаурядной, мощной, а Макрицын – в общем-то, неплохой человек, но ограниченный чудак, не прочитавший ни одной книги за всю свою жизнь.
Их знакомство произошло случайно, в очереди за колбасой. Продавщица, дама пышных, но неаппетитных форм, белокурая, с начесом и огромным белым бантом на затылке, стояла спиной к прилавку возле разделочного стола и красила губы. После пяти минут ожидания люди начали волноваться. Инициативу проявил Макрицын, задав вопрос:
– Вы скоро будете давать?
На что прозвучал лаконичный ответ:
– Здесь не дают.
Но тем не менее продавщица подошла к прилавку и начала отпускать товар. Название колбасы можно было и не произносить, потому что публику не баловали разнообразием, ассортимент колбасных изделий был представлен одним-единственным сортом.
– Завесьте мне палку, – попросил Макрицын.
В ответе работницы прилавка отразился ее заковыристый характер:
– Палки – в лесу.
Однако она взвесила батончик, вынув из холодильника самый маленький, инвалидной формы – тонкий с одного конца, раза в три шире с другого. А на робкую попытку Еврухерия протестовать, заявила:
– А этот я куда дену? К себе домой понесу?
Гражданин, стоявший позади ясновидящего, засмеялся во весь рот и произнес загадочную фразу:
– Как сосуд из закона Бернулли, ей-богу.
– Не смешно, – обронил раздраженный Макрицын.
– Смешно, уверяю вас, даже очень! – хохоча возразил Ганьский. – Особенно для человека, только что вернувшегося из Женевы.
– Смешно было, когда у вас там кошелек с документами из кармана вытащили, – заметил Макрицын.
Ганьский остолбенел: в Швейцарии у него действительно пропало портмоне.
Мужчины познакомились, разговорились, обменялись телефонами, и с тех пор не было случая, чтобы Макрицын не зашел к Ганьскому хотя бы раз в неделю. У него даже тапки имелись персональные в прихожей ученого, желтые, из кожзаменителя. Правда, от Еврухерия приглашения прийти в гости к нему не последовало ни разу, но Ганьский не придавал этому значения.
Сегодня они пообщались минут сорок, и гость собрался было уходить, когда Ганьский вдруг сам напомнил о предложении съездить порыбачить.
– Во вторник, – подтвердил ясновидящий.
На том и расстались.
Выбежав из подъезда, Макрицын из первого же попавшегося на пути телефона-автомата позвонил Вараниеву и, не скрывая эмоций, сообщил:
– Ученый согласен.
– На что согласен? – не дошло до Виктора Валентиновича.
– На рыбалку. Ты с господином Гнездо решил вопрос? – спросил Еврухерий.
Вараниев убил Макрицына наповал:
– Решения пока нет.
– Как же так? – недоумевал Еврухерий.
– Я тебе позвоню вечером, и что-нибудь придумаем, – ответил товарищ по партии.
По дороге домой Еврухерий зашел в магазин, где купил свой любимый плавленый сыр, кефир и сетку картофеля: он был голоден. Едва переступив порог квартиры, Макрицын почувствовал необъяснимо откуда взявшуюся черную, беспросветную тоску. Он подошел к окну, раздвинул грязные, почти полностью выцветшие шторы и уставился на зеленый дворик, неизменно наполненный детьми с мамашами, папашами, бабулями, дедулями и собаками. Ясновидящего охватило непреодолимое желание позвонить Ангелине Павловне, единственной женщине, которую Еврухерий любил и которой доверял безгранично с первых дней знакомства.