Вараниев лишь усмехнулся и занял свое место с удочкой.
Довольно скоро подошел Макрицын, сообщив:
– Через десять минут все на шашлык!
Ганьскому идти совсем не хотелось, потому что начался клев. Такое же настроение было и у Вараниева. Тогда добродушные чародеи шашлыка принесли рыбакам дымящиеся куски мяса прямо на позиции. А затем и сами уселись на берегу: Шнейдерман – зрителем, Еврухерий же вновь задумавшись о чем-то своем.
В тот день имела место быть и вторая уха, которая получилась ничуть не хуже первой. Она была съедена уже за полночь, а перед рассветом компания уселась в автомобиль. Макрицын и Ганьский проспали всю дорогу, Шнейдерман с водителем о чем-то говорили, но очень тихо. К семи утра Вараниев успел всех развезти по домам и припарковать машину у своего подъезда.
Глава седьмая
Вечером Ганьский отправился в Дом поэзии и прозы. Периодически там проходили вечера, на которых поэты и те, кто считал себя таковым, читали разношерстной публике свои произведения, после чего неизменно имел место диспут по прочитанному.
В последнее время Аполлон Юрьевич редко посещал подобные мероприятия, поскольку интересных, талантливых авторов почти не встречалось. А сейчас пошел потому, что среди выступавших был указан Александр Залп – его добрый и давний приятель, творчество которого Ганьский считал интересным и нестандартным. Аполлон Юрьевич многократно пытался убедить его более серьезно использовать дарованный Богом талант, но результата призывы ученого не приносили: Залп поэтом себя не считал, деньги зарабатывал на другом поприще, а поэзию рассматривал не иначе как хобби. Ганьскому были известны практически все стихотворения Залпа, но он каждый раз приходил на выступления приятеля – ему очень нравилась манера чтения Залпа со сцены. Кстати, Аполлон Юрьевич редактировал его дебютный сборник.
Вечер включал два раздела: стихи для песен и просто стихи. Если произведение не нравилось публике, что выражалось поднятием рук, ведущий, оценив реакцию зала, мог прервать автора во время выступления. Выкрики и свист были запрещены, нарушителей немедленно удаляли.
– Талантливая, молодая, но уже известная поэтесса Инесса Прохлодняк, идет по разделу «стихи для песен», – объявил ведущий. – Инессой написаны двенадцать песен, большинство из которых ежедневно и многократно звучат по радио и телевидению.
На сцену вышла девушка, уверенно подошла к микрофону и, сообщив название стихотворения: «Гладиолусы» – начала читать:
Ждала тебя весь день с работы,
А ты опять меня не хочешь,
Напился водки и хохочешь,
И говоришь: «Дождись субботы».
Люби меня три раза в день,
Пока на это ты способен.
Потом ты станешь неудобен:
Твой козырь ляжет набекрень.
«Бред полнейший. И какова роль гладиолусов?» – подумал Ганьский.
Несколько рук поднялись после первого же куплета, а после припева добрая половина зала выражала негативную реакцию, и ведущий вечера остановил выступление. Чтица ретировалась с недовольным выражением лица, а хозяину сцены был адресован из зала вопрос, как он мог допустить такой примитив? Из ответа следовало, что на отборочной читке было представлено другое произведение, приемлемого уровня.
Следующим вышел Залп и первым же четверостишьем взорвал зал:
Граждан, воспевающих тирана,
Господи, прости и пощади!
Труп Вождя проснулся утром рано,
В склепе, что на Красной площади.
Пожилая часть зала загудела. Несколько престарелых пар слушателей, выкрикивая «Позор!», направились к выходу. Молодежь скандировала: «Продолжать!»
Ведущий растерялся и прекратил выступление. Залп, поклонившись залу, ушел за кулисы. Минутная пауза слегка сбила накал страстей. Ганьский попросил слова, и возможность высказаться ему была предоставлена. Он говорил с места.
– Мне очень грустно наблюдать столь дикую, невежественную реакцию со стороны наших глубокоуважаемых старших товарищей. Право, не ожидал и весьма удивлен. Это же поэзия, друзья! Гротески и аллегории – основа ее структуры. Я требую вернуть чтеца на сцену, принести ему извинения и попросить дочитать стихотворение. Имя этого поэта вскоре может стать одним из наиболее уважаемых в мире отечественной поэзии…
Ганьского перебил выкрик из зала:
– Товарищи, таких надо московской прописки лишать!
Обычно спокойный и деликатный, Аполлон Юрьевич не сдержался: