Еврухерий перебил оратора на полуслове:
– А ведь правильно говорят, что на работе нельзя романы заводить.
– Какие романы, дорогой ты мой?!– с досадой произнес Ганьский. – Лизочка ведь не из-за ревности ушла. Да я и поводов не давал. Причина – безденежье.
– Ну, тут я не согласен, – возразил Макрицын. – Если баба любит, то из-за денег не уйдет. Значит, не любила.
– Баба, может быть, и не уйдет. А женщина уйдет. Мы ведь за последние девять или десять лет ни разу отдохнуть не съездили – не на что было. Женщина – не только анатомическая структура, но еще и прогестероновая ментальность как следствие материально-сексуальной гармонии. И стоит нарушиться балансу – семье конец…
Вновь раздался телефонный звонок. Аполлон Юрьевич, на ходу попросив гостя извинить его, быстро добрался до телефона:
– Аллоу… Здравствуй, милая, здравствуй. Польщен звонком. Спасибо, без потрясений. За две секунды не успеем. Я весь – внимание… Запор? Прошу прощения, если не трудно, пожалуйста, по порядку… Я все понял. Тебе не стоит волноваться, это не запор. Абсолютно исключено – из толстого кишечника рвоты не бывает. Галочка, если взрослый мужчина десять часов не был в туалете, то это совсем не означает запор. Ничего не надо давать. Ну и что, что он доцент? И у доцентов бывают десятичасовые перерывы. Я проникся, поверь мне, но поводов для тревоги не вижу абсолютно. Выражение «что-нибудь дать» совершенно безграмотно с медицинской точки зрения… Втаком случае дай ему «Любительской» колбасы. Безусловно, с клизмой быстрее. Лучше одновременно. Всего наилучшего!
Ганьский не повесил трубку, но нажал на рычажок и набрал номер.
– Кафедра теоретической математики? Здравствуйте, девушка! Будьте добры, доцента Кемберлихина, если возможно, пригласите. Спасибо. Я подожду.
Ганьский стоял, переминаясь с ноги на ногу и насвистывая мелодию из «Петрушки» Стравинского, пока не услышал голос друга.
– Федор, мое почтение. Как самочувствие? В том-то и дело, что есть основания. Да, звонила. Перед тобой дилемма: либо ты ей сообщаешь, что с тобой все в порядке, либо получаешь клизму. Причем высока вероятность, что одновременно тебя будут заставлять есть колбасу. Для конкретики сообщаю – «Любительскую». Рад помочь, дружище! Конечно, я тебя понимаю. И, более того, сочувствую. Обнимаю.
Ученый вернулся к Макрицыну, который терпеливо его дожидался.
– Полоша, и все-таки информация в нас через чакры попадает, ты должен мне поверить, – тоном, не терпящим возражений, неожиданно произнес Еврухерий.
– Дашь миллион долларов – поверю, – усмехнулся Ганьский.
Это был его любимый ответ. И все, кто знал Аполлона Юрьевича, уже давно привыкли к этим словам. Фраза возникла не случайно, а после неприятной истории, приключившейся через неделю после ухода ученого на вольные хлеба. Прогуливаясь в саду Эрмитаж как-то вечером, Ганьский лоб в лоб столкнулся с одним из бывших своих подопечных – с Геннадием Арбузниковым… Парень, увы, был туповат, в чем Аполлон Юрьевич убедился, ведя практические занятия в его группе. Ученый был весьма удивлен, что тот вообще смог закончить биофак. Каково же было его потрясение, когда заведующий кафедрой экспериментальной генетики и лаборатории ДНК объявил Аполлону Юрьевичу, что аспирантом у него будет Арбузников. Иван Никифорович Прозорлевский внимательно выслушал возражения коллеги, а затем вдруг сказал:
– И все же вам придется взять к себе Арбузникова, дорогой мой. Вы ведь довольны своей центрифугой?
– Замечаний не имею, – ответил Ганьский.
– Аппаратура для спектрального анализа не барахлит?
– Работает как часы.
– А их, милейший Аполлон Юрьевич, так же как другое современное оборудование, подарил нам Валерий Викторович Арбузников. Поэтому вместо двух талантливых детей нищих интеллигентов или гениальных самородков из рабочих семей мы можем принять только одного, а вторым должны взять сына спонсора. И беда в том, что «дети Арбузникова» слишком многочисленны. А без них лаборатории закроются, – с горечью в голосе произнес профессор.
Ганьский два года промучился с аспирантом, но диссертантская работа так и не появилась на свет.