Выбрать главу

Для нас, однако, важно другое: белые, как южане, так и северяне, были убеждены в неполноценности негров (отсюда невозможность призвать их в армию северян с самого начала войны). Но северян «Хижина дяди Тома» убедила в справедливости их дела. Что касается Юга, то, несмотря на наличие превосходных полководцев и офицеров, система несправедливости оказалась самовзрывающейся: для удержания в повиновении массы рабов пришлось воздержаться от отправки на фронт всей той прослойки угнетателей, которая была действительно материально заинтересована в сохранении рабовладения. Это помешало и развитию первоначальных успехов, это позволило северянам оправиться от первых поражений, позволило правительству найти на смену трусливым и бездарным полководцам Гранта, Шермана и Виллиха, а затем и одержать конечную победу, несмотря на огромную помощь, оказанную южанам Англией и Францией. Сторона, базирующаяся на несправедливости, рано или (чаще) поздно оказывается разоблаченной. Еще важнее то, что ей приходится тратить огромные, стратегического масштаба средства на то, чтобы избежать разоблачения, избежать осознания справедливости массами, избежать перехода массы на сторону тех, кто несет ей свободу.

Это знали еще драматурги древности: «Суровыми путями ведет нас милость, стоящая у руля свободы» (Софокл).

Эти пути, однако, настолько тяжелы и длительны, что человечество нередко теряет веру в конечную победу правого дела. К тому же, как хорошо известно, «пока пролетариат борется, буржуазия крадется к власти». Если в этой марксистской формуле подменить слова, подставив «угнетенные» и «угнетатели», сразу получится формула, охватывающая всю историю человечества.

Таким образом, и в истории, и в биологии мы сталкиваемся с крайними противоречиями: необозримая коллекция фактов величайшей жестокости (мы ведь ограничились немногими примерами) сосуществует с бесчисленными же фактами самоотверженности. Выгодность агрессивности сочетается с ее саморазрушительностью. Цивилизованнейшие народы мира пятнают себя совершением актов дикой, массовой жестокости, а затем как бы выздоравливают, протрезвляются и возвращаются к обычным нормам. Среди храбрейших хищников мы встречаемся с неожиданным проявлением убийственного для вида пренебрежения к потомству, а робкая газель жертвует собой ради спасения всего стада.

Историю можно рассматривать как историю доброго начала, можно рассматривать и как историю побед жестокости. У одних видов существует стойкая моногамия с верностью самца самке и потомству, у других видов — полигамия с жесточайшей борьбой между самцами. У одних видов эта борьба ведется насмерть, у других видов это взаимобезопасная дуэль, сводящаяся к выяснению превосходства. Жестокая борьба за территорию у одних видов сменяется у других видов полным коллективизмом. Таким образом, и из биологии, и из истории можно извлечь диаметрально противоположные выводы о природе человека, о том, что он собой представляет. Массовой жестокости противостоит и массовая самоотверженность. Попробуем разобраться в этих противоречиях.

1.3. Существование самоотверженности и ее эволюционные преимущества

Логике примитивного социал-дарвинизма противоречат факты массового героизма и самоотвержения, с существованием героической верности долгу, с самоуничтожением ради выполнения долга, с существованием стойкого чувства товарищества в самых тяжелых условиях. Теория эгоизма как основы этики человека опровергается фактами быстрого распространения религий и таких мировоззрений, которые требовали немедленного самопожертвования во имя блага будущих поколений, в частности мировоззрений, не обещавших своим приверженцам ни благ на земле, ни загробной компенсации. На всем протяжении истории человечества идея справедливости обладает необычайной способностью к «регенерации», она оказалась ВанькойВстанькой, Фениксом, возрождающимся из пепла.

Теория разумного эгоизма опровергается быстрым массовым развитием чувства справедливости у таких детей, которых воспитывали в духе устремления к благополучию во что бы то ни стало. Герцен упоминает мимоходом, что Боткин воспитывался в среде, где думали и говорили только о наживе. Неужели разумным эгоизмом, а не взрывом нерасчетливого альтруизма объясняется отчаянная попытка аристократов-декабристов провести лично им невыгодную и предельно опасную революцию?

Не существует ли, пусть перекрываемая, подавляемая, искажаемая классовыми, кастовыми, племенными, национальными, экономическими и любыми иными социальными наслоениями какая-то общечеловеческая «совесть», биологические основы которой закреплены естественным отбором и распространены им на все или почти на все человечество? Если такой вопрос допустим, то сразу возникает задача, оставив в стороне все эти давно и превосходно освещенные чрезвычайно важные наслоения, сконцентрировать внимание именно на этом биологическом компоненте. Оговорим, что здесь, конечно, придется ограничиться лишь некоторыми из важнейших особенностей, наиболее общечеловеческими и загадочными.

Является ли, например, массовый уход добровольцев на очень опасную войну, или политические выступления, тоже опасные для «активистов», как, например, борьба за подлинное равноправие негров в США, в которой приняли участие массы демократически настроенных белых аболиционистов, от Джона Брауна и Авраама Линкольна до Джона и Роберта Кеннеди, лишь следствием воспитания, своеобразным брачным оперением или же выражением какого-то естественного альтруизма? Если справедливо последнее, то откуда этот естественный альтруизм появился?

Ради личной наживы способен всерьез рисковать жизнью только кондотьер, конкистадор, ландскнехт или бандит. Миллионы людей из поколения в поколение шли на пытки и смерть за справедливость или за то, что они считали справедливым. Заметим, кстати, что и конкистадор, ландскнехт, бандит и вор действовали обычно тоже на основе своеобразной коллегиальной этики.

Бесчисленные восстания рабов (безоружных и необученных сражаться, т.е. беспомощных против регулярной полиции и войска, поэтому восстания заведомо безнадежные), затем бесчисленные восстания морисков, альбигойцев, жакерии, крестьянские войны в Германии и России — все это были самоотверженные устремления к социальной справедливости, тогда как личную свою судьбу любой повстанец мог гораздо лучше устроить предательством. Конечно, предатели находились всегда, и всегда они получали свою награду, но они составляли единицы среди сотен.

Можно найти, конечно, в истории бесчисленные примеры того, как жестокость, несправедливость, вероломство, подлость помогали не только социальному подъему, но и оставлению большого числа потомков. Достаточно вспомнить гаремы завоевателей, властителей, богачей и просто состоятельных людей. Достаточно вспомнить широко распространенный в древнем Риме обычай работорговцев приживать детей от своих рабынь и наживаться на продаже этих детей в рабство или широко распространенный обычай норманнов приживать множество детей от пленниц-наложниц. Иногда «незаконнорожденные» становились наследниками, взбирались «вверх» по социальной лестнице. Несомненно, что именно бессовестность зачастую задерживала не только социальную, но и биологическую победу над совестливостью. Мы здесь ограничимся лишь показом того, что в эволюционном становлении человечества шел также и интенсивный отбор в противоположном направлении, порождая сложность и противоречивость наследственной природы человека.

2. С ЧЕГО НАЧАЛИСЬ ЭТИЧНОСТЬ И АЛЬТРУИЗМ

Вероятно, никто не станет оспаривать, что готовность матери или отца рисковать жизнью, защищая свой помет или детеныша, вызвана не воспитанием, не благоприобретена, а естественна, заложена в природе матери и отца, причем родительское чувство у животных длится лишь тот срок, на протяжении которого детеныш или помет нуждаются в помощи и охране родителей, а затем родители перестают обращать внимание на выросшее потомство. Очевидно, что этот сложный инстинкт закреплялся лишь постольку, поскольку он способствовал передаче наследственных особенностей родителей, в частности, инстинктов защиты потомства, непосредственным и отдаленным потомкам родителей. Наоборот, отсутствие родительских инстинктов отметало начисто такие дефективные генотипы, что сохраняло и совершенствовало сами родительские инстинкты. Но уже у стадных животных этот тип альтруизма распространяется за пределы семьи, охватывая стаю, стадо, которых отсутствие чувства взаимопомощи, долга у ее членов обрекает на быстрое вымирание — ибо у многих видов животных только стая, а не пара родителей способна одновременно осуществлять системы сигнализации об опасности, системы защиты и системы прокорма детенышей. Естественно, что даже при отсутствии передачи опыта родительским примером (если медведь Балу не обучает детенышей законам джунглей) все же стадно-стайные инстинкты оказываются наследственно закрепленными, точно так же, как защитная окраска, наличие когтей и многих других средств самообороны, хотя анатомический субстрат этих инстинктов, шишку «коллективизма» или человечности еще никто не видел.