Домой вернулись поздно, по дороге Лена размышляла о судьбе, предназначении и роли личности в истории. Пошутила: «Получается, что „трамвайный“ принцип — не высовываться — неприемлем, а что делать? Голову подставлять?» — «Некрасова помнишь? — Глебов спросил серьезно, без тени усмешки. — Миленький мой, мы ведь не минуточку живем здесь, и, прости за пафос, это ведь наша родина, страна наша, болеющая и страдающая, чего же спрашивать, как быть?»
На столе лежала записка, написанная корявым почерком тещи: «Звонила какая-то Пупищикова, оставила телефон (далее следовали цифры), сказала, чтобы вы позвонили в любое время». Глебов посмотрел на часы: 0.30, потом на Лену. «Звони», — Лена в подобных случаях никогда не сомневалась. Глебов все же с некоторой осторожностью снял трубку и набрал номер. Татищина ответила сразу, будто ждала: «Вы, Глебов? Мне нужно срочно вас увидеть». — «Прямо… сейчас?» — пошутил он. «Завтра, в десять, у тумбы». «Тумбой» называли небезызвестный памятник с человеком в водолазном костюме, который изготовился к прыжку неизвестно во что.
…Глебов поставил машину около хозяйственного и сразу же увидел Татищину, она спокойно прохаживалась вокруг памятника, с интересом его разглядывая. «Знаете, — встретила она Глебова, — никогда не обращала внимания! Это же кошмар! Заводская труба с каннелюрами, а на ней… Обидно. Достойный человек, герой, правда? А скульптор — откровенный деляга! — Улыбнулась: — Спасибо, что пришли. А меня уволили. По положению». «Как… это? — растерялся Глебов. — По какому „положению“?» В его времена подобная терминология была не в ходу. «За совершение порочащего поступка», — она снова улыбнулась и Глебов понял, что эта умная, независимая женщина ищет не сочувствия.
Она рассказала: в воскресенье лежала дома больная, с температурой, раздался звонок — дежурный прокурор: «Ты уже дома?» — «Почему „уже“? Я весь день дома, болею». — «A-а… ладно». На другой день притащилась на работу, нужно было написать сообщение Жиленскому и освобожденным работницам магазина — о незаконном аресте, возврате изъятых вещей и тому подобное. Прямо с порога вызвали, принял «сам», со стальными глазами: «Садитесь. Где были вчера вечером, часов в шесть?» — «Дома, у меня температура». — «Вы были в ресторане „Российский“, ходили в номера иностранных граждан, а когда вас оттуда попросили — козыряли своим служебным удостоверением и оскорбляли работников милиции. Пишите объяснение». Глебов ошеломленно качнул головой: «Это же чушь!» — «Ведется служебное расследование». — «И прекрасно! Все выяснится!» Татищина посмотрела долгим взглядом: «Это хорошо, что вы так уверены… Я вот о чем хотела попросить: не могли бы вы узнать у Жиленского — осторожно и тактично, что он делал весь день в воскресенье?» — «Зачем? — насторожился Глебов. — Вы сами можете…» — «К сожалению, нет. А вам разве трудно?» — «Вовсе нет, но…» — «Не мнитесь, Глебов, чего опасаетесь?» — «Не знаю, — он пожал плечами. — Объясните, зачем?» Она рассмеялась: «Вы недогадливый… Забыли героическое прошлое?» — Посмотрела серьезно: — Меня обвиняют в том, что я была в «Российском» со спутником. И так все складывается, что спутник этот… Жиленский. — «Однако… — поначалу Глебов не понял. — Да ведь Жиленский не подтвердит?» Татищина хмыкнула: «А кому оно нужно, его подтверждение? Вы что же, не понимаете, в чем тут дело?» Она смотрела с сожалением, выражение лица было такое, словно умственные способности Глебова ее тяжко разочаровали. «Я все сделаю». Глебов понял: если удастся скомпрометировать прокурора, который способствовал хотя бы частичному восстановлению справедливости, чем окажется эта справедливость в глазах людей решающих? Обманом, подтасовкой, взяточничеством, за которые должно воздать полной мерой.
Приехал домой и прямо с порога начал рассказывать, Лена приложила палец к губам и показала на дверь кабинета. Ничего не понимая, Глебов вошел и увидел Виолетту. «Здравствуй, бывший муженек, вот посмотри на бывшую жену», — в глазах Виолетты хлестнуло пламя, Глебов на всякий случай положил руку на пресс-папье. «Чего тебе?» «Сохранил экспозицию? — она повела взглядом по фотографиям и портретам на стене. — Много нового, смотрю… Что, вторая жена разделяет твои контрреволюционные взгляды?» Глебов посмотрел на Лену, та стояла с отсутствующим выражением, и Глебов понял, что после следующего слова, произнесенного Виолеттой, Лена ее ударит. Подумал — все одно к одному: Татищина, Жиленский — там, Виолетта — здесь, а цель — общая. «Лена, ее Коркин послал, ты ударишь, и мы будем благополучно сидеть». Лена широко улыбнулась: «Чаю, кофе? У нас три пирожных есть. Эклеры. Очень вкусно. Не желаете?» Виолетта прищурила маленькие глазки: «Глебов, ты белой эмиграции сочувствуешь? Ты останки Романовых искал? Ты как называешь министров? А плакаты и лозунги на улицах? То, что ты — спекулянт и мошенник, я объяснила где надо. Ты подумай, если я о вышесказанном оповещу кого следует — куда тебя поедет провожать твоя новая жена? А новые родственники как огорчатся? Брали зятя-писателя, надеялись на лавры и аплодисменты, а получили уголовничка? Я сейчас уйду, а вы подумайте над моими словами: ты, Глебов, предал меня и Валентиночку, ребенка своего. Но я даю тебе шанс: верни, что взял, и я обещаю молчать. Три дня сроку, прощайте, любовнички. — Она величественно поднялась со стула и направилась к входным дверям. — А насчет того, что меня здесь подстраховали, — это верно. От вас всего можно ожидать!» Резко хлопнула дверь. — «Слушай… — Глебов начал вышагивать по комнате, — она ведь не шутит». — «Чего ты испугался?» — «Не то говоришь. Просто трезво взглянул. И получается, что человек, который интересуется жизнью и смертью Романовых, — странен, по меньшей мере, нет?» — «Ты писатель, это — твоя профессия, революция и гражданская война твоя тема, и уже много лет, разберутся, если что». Глебов покачал головой, обозначив некоторое сомнение. С одной стороны — да. А с другой? Впрочем, наплевать на Виолетту и ее угрозы, большая часть вещей осталась у нее — по справедливости, как он считал; Что до Романовых… Будь она неладна, эта тема, но, побывав однажды на Урале, в том городе, где произошли основные события и решилась судьба, захотелось понять и разобраться, что же произошло на самом деле и так ли упрощенно, как было рассказано в нашумевшей книжке. И в самом деле, разберемся. Ничего.