Совсем иначе обстоит дело с изображением душевных болезней в современной литературе. Психиатрия успела стать за это время отдельной наукой, а наблюдение со стороны специалистов стало весьма основательным и старательным. Чтобы точно и правдиво изобразить болезненные случаи, нынешний поэт вовсе не должен, подобно Шекспиру, значительно опередить своё время в деле познания истины, ему достаточно для достижения цели скопировать какую–нибудь хорошо составленную историю болезни. Таким образом, простое изображение душевных недугов вообще не относится теперь к области поэтического творчества, и, исключив тех литераторов, которые в своём искусстве руководятся лишь погоней за оригинальностью и сенсационными эффектами, мы видим, что в современной литературе душевные болезни изображаются не сами по себе, а в их социальных отношениях, в их связи со всем человечеством.
Идея общего психического вырождения, возвещаемая некоторыми психиатрами, имеет своих представителей и в литературе. Если я в другом месте назвал Золя «Нордау в образе романиста», то это можно отнести и к другим поэтам с таким же направлением. Если госпожа Альвин в пьесе Ибсена «Призраки» говорит: «Все мы призраки… Когда я беру газету в руки, чтобы почитать немного, то мне уже кажется, что я вижу, как эти призраки крадутся между строками. Вся страна, видно, кишит призраками. Мне кажется, их так много, как песку в море», — то нам слышится в этих словах целая лекция Нордау о «гибели народов», об общем вырождении человечества. В то время как Нордау называет поэтов, возвещающих не то же, что и он, выродившимися, — его учитель Ломброзо признаёт, что учение поэтов, как Золя и Ибсен, «ничем не отличается от его учения».
Цель Ибсена не заключается в правдивом изображении душевных болезней; последние служат ему лишь для изложения его идей, особливо для доказательства закона наследственности, влияния необузданной, развратной жизни на развитие следующих поколений. Как описание болезней, так и их выбор (их происхождение всегда основано на наследственности) не соответствуют действительным фактам; но поэт этого и не имел в виду. В то время как Нордау делает ему за это суровый упрёк, снабжая его психическими умозаключениями, Ломброзо категорически замечает, что в деле изображения душевных болезней мы не в праве требовать от поэта полнейшего соответствия действительности, а что ему для художественного воплощения его идей разрешается поступать cum grano salis. Во всяком случае, изображение картины болезни у Ибсена – побочное дело; цель поэтического применения нервных болезней у него – тенденция. Освальд («Призраки») является жертвой распутства его отца. Доктор Ранке («Нора») говорит: «Мой несчастный невинный позвоночник должен платиться за офицерские кутежи моего отца». Или: «И такое возмездие тяготеет в той или иной форме над каждой семьёй». Ибсен проводит, следовательно, ту же идею, которую возвещает Нордау, а именно идею широко распространённой болезни на наследственной почве, идею общего вырождения.
То обстоятельство, что Ибсен для изображения понятия о наследственности и вырождении выбирает какие ему угодно болезни, не случайно; и его, поэта, менее всего можно упрекнуть в этом, так как он только следует учению определённой научной школы. Если у Ибсена в «Призраках» – прогрессивный паралич, а в «Норе» болезнь спинного мозга развиваются в силу наследственности, то это вполне соответствует известному направлению, укоренившемуся в последнее время в психопатологии.
Широкому распространению идеи общего вырождения много послужило то, что не только публика считает всякую душевную болезнь и большую часть нервных страданий явлениями вырождения, но и многие психиатры, как мы видели, склонны к такому воззрению и сваливают в эту категорию психозов много такого, что вовсе туда не принадлежит. По мнению этих авторов несоразмерно сильное по отношению к умножению населения увеличение душевных болезней было бы тождественным с общим вырождением, так как, согласно этому воззрению, большая часть душевных болезней является последствием духовного вырождения.
Понятие вырождения при всех условиях предполагает расстройство в развитии психического органа. Выродившиеся занимают низшую ступень развития, органические носители их умственной деятельности достигли только несовершенной степени, или же они оказываются уродливыми и обезображенными. Следовательно, вырождение целого народа означало бы общий духовный упадок, порчу органа души и наконец, так как вполне выродившиеся, полные идиоты, неспособны продолжать род, — вымирание данного народа. Но из истории душевных болезней мы видим, что их возрастание отчасти зависит от прогресса культуры. Повышенная умственная деятельность, утончение психического организма имеет следствием большее расположение к умственным заболеваниям. Но заключать по возрастанию умственных болезней об общем регрессе в умственном развитии о вырождении масс было бы так же ошибочно, как отождествлять высшее утончения психической организации, гениальность с умопомешательством.
Из сказанного вытекает, что вопрос об общем вырождении, о духовном упадке должен рассматриваться совершенно независимо от вопроса об умножении душевных болезней. Заболевания, приобретаемые в более позднем возрасте, следовательно, независящие от нарушений развития, не имеют ничего общего с вырождением. Если Нордау утверждает, что у Бодлера можно с уверенностью диагностировать вырождение уже на том основании, что он умер от прогрессивного паралича, то он этим доказывает лишь своё незнание того, что собственно следует разуметь под вырождением. Паралич – болезнь, наблюдаемая как раз у умственно сильных людей, редко наблюдаемая у вырождающихся и никогда не наблюдаемая у идиотов. Крафт Эбинг так же говорит о предрасполагающей причине этой болезни: «Она редко бывает врождённой, наследственной, а большей частью приобретённой». Если мы, значит, ограничим понятие о вырождении такими болезненными состояниями, которые несомненно зависят от расстройств развития, то увеличение количества душевных болезней отнюдь ещё не означает прогрессирующего вырождения.
Всеобщее мнение, что внезапный переворот, произведённый во всей нашей жизни великими изобретениями последнего времени, оказывает вредное влияние на нервную систему, до известной степени основательно, но только–таки до известной степени. Возможно, что множество случаев неврастении обязаны своим происхождением необычной и напряженной деятельности, но значение, приписываемое этим всё–таки внешним мотивам, сильно преувеличивается, так что, читая некоторые описания, можно действительно подумать, будто мы из совершенно праздной жизни внезапно, по мановению волшебного жезла очутились на высшей ступени культурного развития.
Если Нордау говорит, что в настоящее время последний крестьянин имеет более сложные духовные интересы, чем какие имел сто лет назад первый министр, или что теперь кухарка получает и отправляет больше писем, чем когда–то университетский профессор, то это просто смешные преувеличения. Я не знаю, какие такие сложные духовные интересы Нордау открыл у «последнего жителя захолустной деревни». Если он в доказательство того указывает, что «его одновременно интересуют и государственный переворот в Чили, и война с туземцами в восточной Африке, и восстание в Китае, и голод в России, и уличное возмущение в южной Испании, и всемирная выставка в Чикаго», — то Нордау несколько чересчур высокого мнения о духовных интересах крестьянина. Я полагаю, что последний теперь, как и сто лет назад, имеет больше в виду процветание домашнего хозяйства, чем переворот в Чили или войну с туземцами в восточной Африке. Но как бы там ни было, нервная система немецких крестьян ещё не пострадала от его «сложных духовных интересов», от умственного переутомления.