― Хороша! Даже слишком хороша! — И, вздохнув, прибавила: — Наживешь ты хлопот с такой красавицей... Да. Лучше бы ты женился на испанке.— Подумав еще, она продолжала: — И горда. А руки мягкие, нежные,— белоручка будет.
― Обломаем,— ответил Педро и углубился в хозяйственные счеты.
Долорес зевнула и, чтобы не мешать сыну, вышла в сад подышать вечерней прохладой. Она любила помечтать при луне.
Мимозы наполняли сад приятным ароматом. Белые лилии сверкали при лунном свете. Едва заметно шевелились листья лавров и фикусов.
Долорес уселась на скамью среди мирт и предалась своим мечтам: вот она прикупит соседний участок, разведет тонкорунных овец, выстроит новые сараи.
― О, чтоб вас! — сердито крикнула старуха, ударяя себя по щеке.— Эти москиты и посидеть спокойно не дадут человеку.
Незаметно облака затянули небо, и весь сад погрузился в полумрак. На горизонте резче выступала светло-голубая полоса — отражение огней города Параны.
И вдруг над низким каменным забором она увидела человеческую голову. Кто-то поднял руки, скованные кандалами, и осторожно перепрыгнул через стену.
Старуха испугалась. «В сад забрался каторжник»,— решила она. Она хотела крикнуть, но не могла, пыталась подняться и бежать, но ноги ее подкашивались. Сидя на скамейке, следила она за неизвестным.
А человек в кандалах, осторожно пробираясь между кустами, приближался к дому, заглядывая в окна.
И вдруг — или она ослышалась — каторжник тихо позвал:
― Гуттиэре!
«Так вот она, красота-то! Вот с кем знакомство водит! Чего доброго, эта красавица убьет меня с сыном, ограбит и сбежит с каторжником»,— думала Долорес.
Старуху вдруг охватило чувство глубокой ненависти к снохе и горького злорадства. Это придало ей силы. Она вскочила и побежала в дом.
― Скорей! — шепотом сказала Долорес сыну.— В сад забрался каторжник. Он звал Гуттиэре.
Педро выбежал с такой поспешностью, как будто дом был объят пламенем, схватил лопату, лежавшую на дорожке, и побежал вокруг дома.
У стены стоял неизвестный в грязном, измятом костюме, со скованными руками и смотрел в окно.
― Проклятие!..— пробормотал Зурита и опустил лопату на голову юноши.
Без единого звука юноша упал на землю.
― Готов...— тихо сказал Зурита.
― Готов,— подтвердила следовавшая за ним Долорес таким тоном, как будто ее сын раздавил ядовитого скорпиона.
Зурита вопросительно посмотрел на мать.
― Куда его?
― В пруд,— указала старуха.— Пруд глубокий.
― Всплывет.
― Камень привяжем. Я сейчас...
Долорес побежала домой и торопливо начала искать мешок, в который можно было бы положить труп убитого. Но еще утром все мешки она отправила с пшеницей на мельницу. Тогда она достала наволочку и длинную бечевку.
― Мешков нет,— сказала она сыну.— Вот, в наволочку положи камней и привяжи бечевкой к кандалам...
Зурита кивнул головой, взвалил труп на плечи и поволок его в конец сада, к небольшому пруду.
― Не запачкайся,— шепотом говорила Долорес, ковыляя за сыном с наволочкой и бечевкой.
― Смоешь,— ответил Педро, свешивая, однако, голову юноши ниже, чтобы кровь стекала на землю.
У пруда Зурита быстро набил наволочку камнями, крепко привязал ее к рукам юноши и бросил тело в пруд.
― Теперь надо переодеться.— Педро посмотрел на небо.— Дождь собирается. Он смоет к утру следы крови на земле.
― В пруду... вода не станет розовой от крови? — спросила Усатая Долорес.
― Не станет. Пруд проточный... О-о, проклятие! — прохрипел Зурита, направляясь к дому, и погрозил кулаком одному из окон.
― Вот она, красота-то! — хныкала старуха, следуя за сыном.
Гуттиэре отвели комнату в мезонине. Она не могла уснуть в эту ночь. Было душно, одолевали москиты. Невеселые мысли приходили в голову Гуттиэре. Она не могла забыть Ихтиандра, его смерти. Мужа она не любила, свекровь вызывала отвращение. И с этой усатой старухой Гуттиэре предстояло жить...
В эту ночь Гуттиэре почудился голос Ихтиандра. Он звал ее по имени. Какой-то шум, чьи-то приглушенные голоса доносились из сада. Гуттиэре решила, что ей так и не удастся уснуть в эту ночь. Она вышла в сад.
Солнце еще не всходило. Сад был погружен в сумерки утренней зари. Тучи угнало. На траве и деревьях сверкала обильная роса. В легком халате, босиком Гуттиэре шла по траве. Вдруг она остановилась и внимательно стала разглядывать землю. На дорожке, против ее окна, песок был запятнан кровью. Тут же валялась окровавленная лопата.