— Подать сигнал, подать сигнал… — бормотал Юрков. — Что-то должно вырваться из дома… Допустим: свет — с ним ясно; звук… отпадает. Вода? Открыть все краны, заткнуть отверстия слива, затопить дом. Тогда, тогда… А, как вы думаете?
— Не понимаю, что это нам даст.
— Нарушится оптимум, дом будет вынужден… Вероятно, он сделает новые отверстия.
— Шириной в крысиный лаз?
— Вы правы. Может быть… — Юрков заглянул в окно. — Нет, тоже ерунда.
— Что именно? Пустить ручей, по нему кораблик с запиской?
— Представьте себе! — Юрков невесело рассмеялся. — Вот до чего дошло… Право, я начинаю сомневаться, кто же из нас. глупее — я или дом. Все, точка. Будем действовать строго по научной методе. Я тебя перехитрю, сволочь безмозглая!
Юрков погрозил кулаком, и этот нелепый жест показался Смолину естественным. Он поймал себя на том, что, вопреки рассудку, воспринимает дом как одухотворённое, может быть, злонамеренное существо. Очень хотелось есть, не так, как в детстве, когда, заигравшись, он пропускал обед, а неотвязно, постыдно, сосуще.
На вершинах погас последний отблеск зари. В тёмном зените вдруг вспыхнул, разгораясь, сиреневый импульс дальнего космического рейсовика. “Старт с орбиты семь”, — машинально определил Смолин. Сверкающий аметист тихо дрожал в ночном небе. Юрков со вздохом опустился в кресло. Чёрным всполохом — Смолин даже вздрогнул — метнулась за окном летучая мышь.
Из угла доносилось невнятное бормотание. Потом оно стихло. Потом…
— Как я и ожидал, все очень просто. — Юрков с шумом поднялся. — Выход кроется в элементарном силлогизме: для дома мы часть его самого, тогда как обратное утверждение неверно. Отсюда следует, что мы можем и должны умертвить дом.
— Как? — подскочил Смолин. — Каким образом?
— Самым банальным. — Юрков ласково погладил спинку кресла. — Какая замечательная выдумка — мыслемебель… Я всегда считал, что у человека есть только один серьёзный враг — собственная глупость. Ведь мы сейчас внутри организма, не так ли? Совсем как бактерии.
— Ну и сравнение!
— Не верно разве? Во всяком случае, ничто нам не мешает превратиться из смирных обитателей в свирепых.
— Не понимаю…
— Дом обязан выполнять свои функции, все функции. Обязан! Человек не послушается приказа приседать до разрыва сердца, а вот дом не определяет, какой приказ дурацкий, а какой нет. Это и даст нам свободу.
— Опять загадки?
— Извините, я, похоже, неисправим. Замысел прост до примитивности. Что мешает нам проломить окно? Способность материала самоутолщаться. При каких условиях окно не будет самоутолщаться? Тогда, когда в доме не станет энергии. Солнечной энергией он как следует не запасся, а батарею… батарею мы отключим.
— А-а!
— То-то же! Все непонятное только кажется сложным. Живей за дело, и я, может быть, ещё успею на свой марсолет!
— Постойте! А если мы не успеем выбраться до того, как дом перестанет дышать?
— Поставим батарею обратно, вот и все. Но мы успеем.
Юрков рысцой выбежал в прихожую и минуту спустя вернулся с цилиндром в руках.
— Наконец-то, — сказал Смолин. — Это нелепо, но пока вас не было, мне померещилось, что дом разгадал наши планы…
— И заблокировал батарею, — весело кивнул Юрков. — Знаете, у меня мелькнула похожая мысль. До чего же сильны первобытные страхи! Та-ак, теперь поработаем.
— Что надо делать?
— Все! Пустим воду — пусть качает. Погорячей, погорячей, будет лишняя трата… Зажжём всюду свет, включим стерео — играй дом! Ловите что-нибудь побравурней. Так, прекрасно, лунная станция, катание на льду под звуки “Турецкого марша” — это нам соответствует… Какие прыжки! Теперь громоздите мебель. Побольше, навалом, живей! Начали.
Ничего более безумного Смолин припомнить не мог. Грохотала музыка, сияли стены, из сауны валил пар, призрачно вихрились танцоры, шипела вода в кранах, а они с Юрковым метались среди этого хаоса, громоздя столы, стулья, диваны, кресла, все дикое, перекошенное, как их скачущие мыслеобразы. Пол от раскачки ходил ходуном, и ещё приходилось увёртываться от каких-то скамеек, табуретов, соф, которые в самый неподходящий момент возникали по прихоти Юркова, а под ногами крутился забытый цилиндр батареи, но было не до него, не до мелочей, лихое неистовство завладело Смолиным. В запотевших окнах угрюмо чернела ночь.
— Наддай, наддай! — кричал Юрков, скача как дьявол.
От этого неистовства путались мысли, изнемогая, стучало сердце, и дом тоже изнемогал — все более вяло формировалась мебель, не так победно шумела вода, уже не слепил глаза свет, и даже движения танцоров, казалось, замедлились. Скрежетнув, на полутакте оборвалась музыка.
— Уже немного… пустяк остался, — задыхаясь, проговорил Юрков. — Дружней, поднажмём!
Внезапно его глаза расширились. Он с воплем кинулся на пол, хватая цилиндр, с которого от тряски слетел колпачок. Что-то бледное, как подземные корешки, шевелились возле контактов, петлями охватывало батарею.
— Держите!!! Дом нащупал её!!!
Остолбенев, Смолин смотрел, как корчится Юрков, стремясь отодрать цилиндр, как пол выбрасывает все новые шевелящиеся отростки.
— Да помогите же!!!
Крик вывел Смолина из столбняка. Они навалились вдвоём. Бешеным усилием удалось приподнять край цилиндра, но другой будто прирос к полу.
— Не важно, не важно, — тяжело шептал Юрков. — Лишь бы дом снова не дотянулся до контактов… Осторожней, сами их не коснитесь.
Ловким движением Юрков подсунул руку под свободный торец, полуобнял его.
— Вре-е-ешь, не удастся… Где колпачок?!