"Я велел служанке следить за дверью, <...> молча спустился вниз и вышел из
дома. Я заходил к одному, к другому: одних не застал дома, других, как оказалось, не было в городе. <...> Взяв с собой сколько можно было больше при таких обстоятельствах людей, я пошёл..." 33
33 Там же. C. 51.
Словом, во главе целой толпы знакомых, обманутый, охваченный праведным гневом муж ворвался в спальню собственной жены, где неверная нежилась в объятьях сластолюбца Эратосфена. Можно представить себе ужас любовника, которого застали in flagranti delicto 34. Он бросился к выходу (непонятно, на что рассчитывая), но был сбит с ног сильным ударом, нанесённым ему хозяином дома.
34 С поличным, на месте преступления (лат.).
Евфилет тут же ловко скрутил Эратосфена, после чего тот вину свою немедленно признал (а куда денешься – при такой-то толпе свидетелей?) и только умолял не убивать его, а взять деньги. Но Евфилет был горд и неумолим: "Не я убью тебя, но закон нашего государства; нарушая закон, ты поставил его ниже твоих удовольствий..." После чего, в присутствии всё тех же свидетелей, выполнил то, что считал торжеством закона, – убил распутника.
Излагая всё это в суде, Евфилет сопроводил рассказ о самом убийстве множеством красочных деталей, касавшихся как поведения презренного Эратосфена, так и ветреной своей половины. Правда, нигде не сказал о наказании, которому была подвергнута неверная мать его детей (по закону он мог делать всё, что захочет, – и казнить, и миловать, суду не было до этого никакого дела). Затем ответчик потребовал зачитать закон, что и было исполнено, после чего вызвал одного за другим свидетелей происшествия. Свидетели подтвердили сказанное. В результате убийца был оправдан. Во всяком случае, таково мнение современных историков. Можно сказать, что Лисий блестяще справился с заказом – об этой речи уже его современники (например, Дионисий Галикарнасский) говорили как о блестящем образце судебной риторики, подчёркивая чистоту аттической речи. Нынешнему читателю перевода это оценить трудно. А вот отметить тот факт, что Лисий прекрасно улавливал различие в психологии представителей разных общественных слоёв и в данном случае блестяще вжился в роль не очень образованного, простоватого крестьянина, можно и в переводе. Не случайно нынешние историки (в частности, уже упоминавшийся академик С.И. Соболевский) отмечают, что речь для Евфилета была написана Лисием "с особой любовью".
Меня же, признаться, заинтересовали некоторые странности, связанные как с этим делом, так и с личностью истинного героя событий – Лисия. Чтобы попробовать их понять и развеять туман вокруг этого уголовного дела, познакомимся вкратце с биографией автора защитительной речи.
Лисий и его старший брат Полемарх родились в Афинах в семье Кефала, богатого торговца из Сиракуз, переселившегося в Афины по приглашению Перикла.
Однако впоследствии, в совсем ещё юном возрасте он и его брат перебрались в южноитальянскую колонию Фурии. В 412 году до н.э. они вернулись в Афины.
Время было весьма неспокойным – шла Пелопоннесская война между Афинами и Спартой. Она закончилась поражением Афин и воцарением проспартанской олигархии, известной под названием "Тирания Тридцати" (или просто "Тридцать тиранов"). Для братьев наступила весьма тяжёлая пора. Они представляли собой удобные мишени для преследований со стороны власти: убеждённые сторонники поверженной демократии, очень богатые и при этом – не полноправные граждане, "метеки", как их называли в Афинах. Неудивительно, что Лисий и Полемарх в числе десяти богатых метеков были объявлены вне закона. Лисию удалось бежать; Полемарх же был арестован и казнён, а всё имущество братьев тираны конфисковали.
Тирания Тридцати просуществовала всего лишь год – с 404 по 403 г. до. н.э.
Сразу после её падения и восстановления демократии Лисий вернулся в Афины.
И первым громким деянием его стал судебный иск против одного из тиранов, которого Лисий считал лично виновным в гибели Полемарха.
Этого бывшего тирана звали Эратосфен. Речь, произнесённая Лисием в суде, стала первой написанной им судебной речью и единственной, с которой он выступил лично. Лисий обвинил тирана в том, что тот действовал исключительно из корыстных побуждений, стремясь завладеть имуществом братьев.
Лисий проиграл процесс. Эратосфен был оправдан – возможно, по причине незадолго до того объявленной амнистии, которой подлежали "Тридцать тиранов". Правда, сама обвинительная речь ознаменовала начало популярности Лисия как логографа.