«29 июня 1842 г., Царское Село.
<…>
…Мы приехали с манёвров, которые были великолепны. Семьдесят тысяч солдат под разверзшимся от дождя небом… К сожалению, в этом году придётся отказаться от большого турне — время мало сему благоприятствует, особенно на Кавказе… Получили известие о новом большом сражении, но кто победил, об этом ничего не говорят. Зато уже известны имена убитых офицеров, что позволяет догадываться об исходе дела…»[98]
«Санкт-Петербург, после 20 августа 1842 г.
<…>
…Обращённые ко мне в обществе вопросы показывают беспокойство о будущем этой страны. За последнее время в администрации и армии случились ужасающие убийства. Несколько дней назад один чиновник застрелил товарища министра финансов князя Гагарина. Преступника осудили на шесть тысяч шпицрутенов, но он умер после тысячи двухсот. Теперь обнаружилось, что его вынуждали признаться в хищениях, совершавшихся на самом деле важными персонами.
Сей случай возбудил изрядное волнение в среднем классе, у которого нет ни суда, ни защиты против тирании вельмож…»[99]
«Санкт-Петербург, 21 октября 1842 г.
<…>
…Взбунтовалось целое военное поселение — ни один офицер не уцелел, все были хладнокровно перерезаны. Солдаты, возглавляемые унтер-офицерами, явились к своим начальникам и заявили: «Мы не держим на вас обиды, но вы обречены на смерть, кончайте свои дела, мы придём за вами. И они пришли. Должно быть, наказание было ужасным, поскольку об этом ничего не известно. Все эти полки расформированы…»[100]
С одной стороны, ничего удивительного нет в том, что художник-баталист проявляет повышенный интерес к военным учреждениям страны, в которой находится с визитом. С другой стороны, почему-то кажется, что человек именно такой профессии выбран был Луи-Филиппом не случайно. Тут учитывался и благосклонный интерес русского императора к батальной живописи, и слава художника, и его профессиональные качества.
Сегодня трудно установить, что именно, кроме официальных дипломатических обязанностей, выполнял в Санкт-Петербурге французский художник. Но соблазнительно предположить, что были среди них и те, в которых Орас Верне проявил качества, роднящие его с вымышленным потомком. Не исключено, что та же мысль появилась и у молодого писателя Артура Конан Дойла, когда он придумывал биографию своему герою.
Но тут мы вступаем на территорию чистой фантазии. Если, разумеется, в будущем не обнаружатся документы, подробнее знакомящие нас не только с художником Орасом Верне, но и с профессиональным дипломатом и, возможно, разведчиком Орасом Верне.
Разумеется, в письмах Верне нашлось место не только дипломатии и армии.
Есть и забавные истории, почти анекдоты. Например, вот такой:
«…После богослужения император целуется с первым встречным. Обычно это часовой, стоящий у дверей. Несколько лет назад Государь поцеловал гренадера Преображенского полка со словами: «Христос воскресе!», на что тот отвечал:
«Никак нет!» — он оказался евреем. С этого дня всех евреев перевели во флот, и в сухопутных войсках не осталось ни одного…»[101]
Встречаются и описания чрезвычайно запутанных уголовных преступлений, одно из которых художник сравнивает с «Парижскими тайнами» Эжена Сю. И ведь как соблазнительно было бы написать роман, в котором старший родственник великого сыщика раскрывает преступление, находясь в столице России!
Оставим же эту незаурядную личность и вернёмся к его «внучатому племяннику». Но прежде — забавная деталь. Сравнивая портрет Николая I, написанный Верне, с его автопротретом, нельзя не заметить поразительного сходства между этими лицами. И тут сразу же вспоминается, что советский актёр Василий Ливанов, замечательно сыгравший великого сыщика в знаменитом сериале Игоря Масленникова, несколькими годами ранее столь же прекрасно сыграл… молодого Николая I в фильме Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья». Видимо, режиссёр не случайно обнаружил сходство между «внучатым племянником» Ораса Верне и русским императором.
III. Шерлок Холмс в реальной жизни
В истории сыска хватает загадок и загадочных личностей. Герой предыдущего очерка — создатель французской криминальной полиции — типичный тому пример.
Ничего удивительного в этом нет — значительная часть событий и личностей, относящихся к истории криминалистики, не любят яркого света и гласности. Преступление — загадка, методы и действия детектива — загадки (для непосвящённых, разумеется); ну так и сам он просто обязан быть личностью загадочной, как же иначе?