Дома я узнал, что Данила уже вернулся, доставив Симочку Фельзен в целости и сохранности в «Даму с камелиями»; было заметно, что она его утомила бесконечными историями из жизни неугомонной барышни-бланкетки. Он успел сообщить Арине о нашем оглушительном успехе, и последняя наняла девушку помогать в сервировке стола и обслуживании гостей.
Торжественный обед удался на славу. К чаю и кофе в фигурных фарфоровых креманках нам подали долгожданное крем-брюле, художественно пересыпанное сахарной пудрой и украшенное веточкой красной смородины, а также ягодами малины. Бурное участие во всеобщем празднестве принимал и наш непредсказуемый кот Хералд, он довольно быстро нашёл себе достойное занятие. Когда он замечал, что тот или иной гость слишком налегал на мясное блюдо, то подбегал к нему и тёрся о его ноги. Гость, конечно, тут же отвлекался на «милую кошечку» и вступал в разговор с соседями. Я не сразу раскусил этот манёвр, но затем догадался, что после обеда кое-что из остатков обязательно перепадёт коту, поэтому он делал всё, чтобы его кошачий пир включал все мясные блюда с сегодняшнего стола.
Ильский оказался очень остроумным рассказчиком. Он объяснил собравшимся, что собой представляла пантомима, которую мы с ним устроили в суде для Штолле. В то время как он отчитывал меня за «ужасное преступление», ему пришло в голову декламировать стихи, поэтому он напустил на себя самый суровый вид, обращаясь ко мне со словами: «Мой дядя – самых честных правил – когда не в шутку занемог?!» На что я отвечал ему жалобно: «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог». Конечно, этот диалог в лицах вызывал у присутствующих гомерический хохот, однако я помнил, насколько мне трудно было на суде сдержать себя и не улыбнуться во время этой эмоциональной беседы.
Улучив момент, я обратился к Измайлову с мучившими меня вопросами:
– Лев Николаевич, перед последним словом Олениной вы зачем-то подошли к ней, что вы ей сказали?
– Я попросил её не говорить о том, что Смородин оказывал ей назойливые знаки внимания.
– Почему вы это сделали?
– Присяжные, вне всякого сомнения, решили бы, что Татьяна Юрьевна мстит Смородину, а это сильно бы повредило её образу несправедливо осуждённой.
– Понятно, и что же она ответила?
– Сначала была против, но затем её глаза вспыхнули, и она сказала, что знает, как проучить мерзкого ловеласа.
– Интересно – как?
Мой друг покачал головой:
– Она не сказала.
– Когда же, по-вашему, Оленина навестит нас?
– Думаю, сразу после того, как вернётся из поездки к отцу в Вологду.
– Вы в этом уверены?
– Конечно, – засмеялся Измайлов, – ведь у неё ваш зонтик!..
Я почувствовал тепло в груди, и все тревоги минувшего дня исчезли.
Праздничный обед был увенчан приятным сюрпризом: Пётр Евсеевич Ильский во время очередного тоста во всеуслышание заявил, что официально приглашает меня помощником в свою адвокатскую контору. Университетские годы, мол, пролетят быстро, а практика для любого студента – неоценимая вещь. Ну а сразу после окончания университета мы поговорим о том, чтобы стать компаньонами.
Это весть меня оглушила меня: весь красный от свалившейся радости, я стоял и слушал аплодисменты, которыми награждали меня присутствующие. А они всё хлопали и хлопали…
походила на Гекубу*. Гекуба – троянская царица, у которой убили сына и дочь, символ женского горя.
Тени прошлого
Верно, вы решите, что я вас разыгрываю, но мне было не до смеха: в следующее воскресенье вновь пришлось зубрить Римское право, так как профессор Гремин отчего-то решил, что зачёты по этому трудному предмету надобно сдавать в самый ненавистный для лентяев и легкомысленных гуляк день – понедельник. На подоконнике под неярким осенним солнцем мурлыкал Хералд, наблюдая, как ветер за окном закручивает опавшие листья в маленький смерч. Мне кажется, что кошки, когда мурлыкают, напевают незатейливую песенку: «Можешь делать всё, что угодно, но не забывай, что я лучше всех».