А нашему Павлу Сергеевичу дела нет до того, кто изображён на холсте: убийца, предатель или сам Создатель, – ему важно, чтобы эксперт заверил его, как в банке, что золото в его руках – не обманка, а самое настоящее. «Брюллов будет только расти в цене», – его любимая домашняя присказка в те дни, и вот это чудовище теперь висит в нашей библиотеке и пугает нас. Гарелин рассказал мужу, что нашёл сокровище на распродаже имущества разорившегося помещика. Дескать, почувствовал руку мастера, купил, пришёл домой, снял уродливо-аляповатую раму, облитую сусальным золотом, и под рамой обнаружил подпись! И не Кипренского, не Бруни**, а – целого Брюллова! Как он с ума не сошёл от радости – не понимаю.
Татьяна Андреевна наклонилась ко мне ещё ближе и почти зашептала в ухо, так что я ощутил тёплое дуновение её дыхания:
– Но ведь никому не известно, кто был тот разорившийся помещик, у которого нашёлся «Иуда». А вдруг он проигрался в пух и прах, перерезал всю семью, да и повесился на столбах будуара?..
Мне стало не по себе:
– Отчего ж непременно на столбах будуара?
– Не знаю, – будто очнулась она и приняла прежнее положение, – может, повесился на крюке от люстры…
Я слишком живо представлял себе обоих повешенных и оттого невольно содрогнулся, увидев, словно наяву, грузного отца семейства, висящего вместе с покосившейся люстрой на крюке. С его волосатых рук капала кровь невинных жертв. Отогнав жуткое видение, я обратился к Олениной, стараясь, чтобы мой голос звучал твёрже:
– Вы сами себя пугаете, Татьяна Юрьевна, – скорее всего, бывший владелец был одинок и умер от болезней и старости.
– Не знаю, не знаю, – пробормотала она, устремив взор перед собой. – А как же падающее покрывало и вянущие цветы? Он мне и ночью в худые дни снится, проклятый: встанет напротив постели, глядит прямо в душу и капает кровью на пол.
Тут даже я передёрнул плечами, осознав, как пугающе похожи наши видения.
Елизаветы Вернер* – Елизавета Вернер – псевдоним немецкой писательницы Элизабет Бюрстенбиндер, «мастера дамского романа». Роман «Роковые огни» был издан в 1890 году, то есть, во время описываемых событий слыл модной новинкой.
И не Кипренского, не Бруни** – Орест Адамович Кипренский – один из признанных мастеров портрета. Самые известные портреты – Жуковского и Пушкина.
Фёдор (Фиделио) Бруни – русский живописец итальянского происхождения. Писал преимущественно картины на библейские и мифологические сюжеты, участвовал в росписи Исаакиевского собора.
Важные встречи
За разговором мы и не заметили, как добрались до Лафонской площади*. Пока шли вдоль аллеи, Татьяна Юрьевна оглядывалась по сторонам, вспоминая прошедшую здесь юность и по-новому ощущая себя смолянкой. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление.
В гардеробе мы сняли верхнюю одежду, и моя спутница предстала во всём великолепии своего наряда: на ней было роскошное муаровое платье колокольчикового цвета с эффектом волны, оно струилось и переливалось во время движения. Чудо-платье подчёркивало превосходную осанку и фигуру владелицы, помимо воли притягивая взгляд.
Один из выпусков Смольного института благородных девиц. Сзади виден портрет императрицы Марии Фёдоровны
Свидание началось почти традиционно: сначала из дверей вышла Лидинька и уже было направилась ко мне, но увидела Оленину и остановилась. Не заметить Татьяну Юрьевну было невозможно, но Олимпиада Андреевна с успехом опровергла очевидное: она подошла ко мне, кивнула на моё приветствие, не глядя сделала лёгкий кивок в сторону бывшей воспитанницы и отправилась за свой столик. В этот раз она взяла с собою какой-то роман Анастасии Вербицкой** и всем своим видом демонстрировала, что ей нет дела до ярко разодетых дам.
– Лидинька, иди сюда, – позвал я сестрёнку.
Она медленно подошла, зачарованно глядя только на сопровождающую меня даму, и выдала неожиданную фразу: