– Я?! Как я мог?..
– Вы велели ставить «восемь»! – заявила она обличительным тоном. – Вы два раза мне сказали «восемь»!
Я соображал медленно, но до меня потихоньку дошло:
– «Осень». Я сказал: «Счастливая осень».
Все глядели на меня, и только беззаботный Гарелин усмехнулся:
– Смотрите, Михаил Иванович: от вашей невинной шутки зависит внушительный выигрыш.
Рядом с «трибуной для бедных» стоял огромный чёрный щит, на котором вывешивали выигравшие номера. Два и пять уже стояли на своём месте, а насчёт Енисея и Шмеля велись обсуждения, которых мы, конечно, не слышали.
– А вдруг… – начала Оленина, но по трибуне пробежал гул: на чёрном табло мальчишка вывешивал цифру «восемь».
В тот миг мне показалось, что Татьяна Юрьевна готова броситься мне на шею. Но она стрельнула глазами на потемневшего лицом мужа и отступила на шаг. Однако облако её травяных духов долетело до меня.
Да, это был день триумфа. За Коврова с Итальянцем мы получили двести семьдесят пять рублей, а за сумасшедшую «стенку» со Шмелём – триста девяносто. Оленина так потряс наш успех, что он не посмел отчитать супругу за огромную по его меркам ставку.
Татьяна Юрьевна буквально светилась изнутри. Муж заметил в ней эту перемену и оставшееся время посматривал на меня весьма недружелюбно. Он, кажется, нарочно решил возвращаться в Петербург на извозчике, чтобы не ехать вместе с нами в одном вагоне.
Что ж: в своё время маменька и мой покойный отец научили меня, что семья – это незыблемая ценность. Поэтому позднее мне ни разу не пришло в голову искать встречи с замужней дамой. И только спустя три недели я узнал от присяжного поверенного господина Ильского, что Татьяна Юрьевна «убила собственного мужа».
Парацельсий (Парацельс)* – средневековый швейцарский алхимик, философ и врачеватель.
История, рассказанная Ильским
После завтрака мы со Львом Николаевичем и господином присяжным поверенным прошли в гостиную, где было удобнее беседовать о делах. Но только мы переступили порог гостиной, как глаза Ильского загорелись восторгом, и, указывая на висящий на правой от входа стене пейзаж, он воскликнул неожиданно тонким голосом:
– Позвольте… это… Моне? Господин Моне?
– Да, верно, – ответил приятно удивлённый Лев Николаевич, – картина называется: «Рассвет. Впечатление».
– Странная копия, – вглядывался адвокат, приближаясь. – Размер тот же, но на подлиннике серо-голубые тона, а у вас – золотисто-зелёные.
– Это – авторская копия, которая ему отчего-то разонравилась. Меня же она устраивает больше известного оригинала. А вы что же, интересуетесь живописью?
– Бог мой, живой Моне... – бормотал стряпчий, словно не слыша вопроса. – Ах, простите! Да, немного, – Пётр Евсеич широко улыбнулся и чуть не зажмурился от удовольствия, как сомлевший на летнем солнце кот. – У каждого, знаете ли, свои слабости… Свой досуг я нередко посвящаю вернисажам.
Я почувствовал к Ильскому невольную симпатию. Пусть он не был похож на ловкого и хитроумного Джеймса Галла, однако в моих глазах человек, интересующийся искусством, не мог быть сухим формалистом, чем, к сожалению, так часто грешат юристы. Судя по выражению лица Льва Николаевича, ему тоже понравился гость, и под влиянием минуты он был готов пуститься в долгую увлекательную беседу об особенностях художественного метода Моне.
Однако судьба Татьяны Юрьевны волновала меня на протяжении всего завтрака, и до сего момента лишь приличия удерживали от того, чтобы немедленно приступить к делу. Я больше не мог терпеть:
– Так вы, Пётр Евсеич, говорите, что госпожа Оленина направила вас к нам. Но почему?..
Ильский уже собрался было устроиться в кресле, как туда метнулась пушистая дымчатая молния. От неожиданности адвокат отпрянул и ухватился за угол стола.
– Гости, Хералд! Веди себя прилично, – прикрикнул Лев Николаевич.
Кот некоторое время пронзительно смотрел на присутствующих из-под нахмуренных бровей, а затем развернулся и медленно пошёл к камину, словно ворча про себя: «Ладно: творите, что хотите».
Все присели, включая Хералда, а Измайлов закурил свои любимые сигариллы Arnold Andre. Под их аромат и плавные пассы рук Петра Евсеича мы выслушали удивительную историю.
Его действительно назначили адвокатом Татьяны Юрьевны в общественном порядке. Сама она была небогата, когда выходила замуж, и её следовало бы даже назвать бесприданницей. Если бы обвинение доказало, что мужа убила именно она, убийца лишалась права наследовать имущество жертвы, и оплата услуг адвоката перешла бы к государству.