Он обернулся к Климу:
– Мы будем осматривать весь дом, а ты принеси канделябр, чтобы светить в темноте.
Колосов понял, что словесную битву жена проиграла, и отправился за свечами, блеснув на прощание лысиной. Марфа же только поджала губы и, качнув наколкой, твёрдо произнесла:
– Пожалуйте сюда, господа: это наша с мужем комната.
Помещение для слуг вмещало в себя кровать, пару стульев и старый столик с домашними мелочами. Несмотря на то, что хозяев в квартире не было, комната Колосовых производила впечатление образцово-показательной: чистота и порядок прямо бросались в глаза. В отличие от коридора, здесь протопили печь, поэтому наше трио не спешило выйти из тёплой комнаты, хотя я понимал, что мы не найдём здесь ничего интересного, кроме вывода, что покойный Павел Сергеевич слуг не баловал. Появился Клим с трёхсвечным канделябром, и наша процессия двинулась дальше.
Лев Николаевич не пропускал ни одной кладовки и ниши на своём пути. Искал ли он прибежище для спрятавшегося в день трагедии чужака или запоминал план квартиры – нам с Ильским было неведомо, поэтому мы следовали за ним по пятам, как малыши за бонной на прогулке. Рядом с кухней находилась холодная комната, в которой хранились продукты. Я с удовольствием поводил внутри носом, вдыхая заманчивые запахи варений, окороков, чеснока, копчёной рыбы и каких-то сушёных трав. Прямо из просторной кухни шёл чёрный ход. Мы по очереди выглянули на лестницу, хотя мне казалась нелепой мысль, что Колосовы тайком впустили в дом постороннего человека, сумевшего незаметно для всех довести хозяина до апоплексического удара.
После большой кладовой, где хранились сезонные вещи – одежда, обувь и постельное бельё, – все прошли в библиотеку. Книги я люблю, – не только читать, но и рассматривать, поэтому с удовольствием приник взглядом к стеллажам, в то время как Измайлов, похоже, искал потайные двери и секреты, как в старых замках. Оттого что кресла и люстра в комнате в отсутствие хозяев были спрятаны в серые чехлы, помещение выглядело нежилым, несмотря на неизменную чистоту всех поверхностей. Оленин вымуштровал Колосовых на славу.
Столовая напомнила мне кабинет врача: стерильная белая скатерть на круглом столе и белые чехлы на всех стульях. Интересно, что в простенках между окнами стояло два мраморных бюста – воина и вакханки – странно контрастируя с чопорно-строгой атмосферой комнаты. Дверь из белоснежной столовой вела в сумрачную библиотеку.
– В столовой, библиотеке, гостиной и двух кабинетах есть электрическое освещение, – объявила Марфа. – Мы его не включаем, чтобы не тратить попусту деньги.
Таким образом она подчеркнула, что заботится об экономии и ждёт понимания с нашей стороны. Лев Николаевич не придал дорогому новшеству особого внимания, хотя в нашей квартире электричество было проведено во всех комнатах. Ему хватало того, что рядом неотлучно стоял Клим с канделябром; мы же с Ильским довольствовались светом из окон и бесполезным мерцанием свечи в руках Марфы.
Целый стеллаж занимали книги по экономике, финансам и банковскому делу. Вдоль длинной стены шли произведения иностранных авторов, а вдоль короткой – отечественных. Мне встретились имена Шекспира, Шарлотты Бронте, Мольера, По и Мэри Шелли. У «русского стеллажа» я обнаружил новый персонаж, который глядел на меня на фоне полного собрания сочинений Гоголя. Измайлов, безусловно, заметил его ещё раньше и сейчас с интересом наблюдал за моей реакцией.
Если бы это была обыкновенная картина, я бы уделил ей лишь минуту своего любопытства, но никто и никогда не решился бы назвать её обыкновенной. Стояла она в углу на треноге: у края стеллажа и возле окна, так что сразу не привлекала к себе внимания, но освещена была, можно сказать – профессионально: свет не бликовал на поверхности и придавал краскам особую живость.
Лев Николаевич улыбнулся, когда увидел, как я «споткнулся» об этот портрет. Картина изображала довольно миловидного юношу в бордовом плаще, стоящего у приоткрытого окна. Юное лицо портила глубокая складка между бровей и искривлённые губы. К высокому лбу прилипла прядь чёрных волос. Молодой человек с удивлением и страхом смотрел на кисть правой руки.
Из-за его спины в окно лился холодный лунный свет, освещавший неровный силуэт одинокого разлапистого дерева вдалеке. Свет падал и на бледное лицо, и на раскрытую ладонь юноши, оставляя на ней странные бордовые пятна, схожие по цвету с плащом.