Гостиная была единственным помещением, где чувствовалось, что хозяин – состоятельный человек. Прежде всё говорило о его откровенной прижимистости. Вряд ли здесь нас ожидал сюрприз, но всегда полезно внимательно осмотреть место драмы.
В гостиную вела третья дверь, чтобы удобно было носить блюда из кухни. Три широких окна давали достаточно света, чтобы не возникло необходимости прибегать к свечам, хотя петербургское небо оставалось непроницаемо серым. Кроме того, свет отражали три высокие зеркальные панели в позолоченных рамах. Сквозь какую-то тонкую ткань, похожую на марлю, я сумел разглядеть, что люстра в изобилии украшена хрустальными подвесками, которые даже в недвижном воздухе ухитрялись изредка позвякивать. Камин был облицован зеленоватым мрамором и прикрыт декоративным экраном. Остальное пространство занимали большой овальный стол, стулья, диваны, ломберный столик и рояль в непременном чехле. Лев Николаевич зорко осмотрел достопримечательности, но, к моему удивлению, без остановки проследовал дальше.
Открывая следующую дверь, Марфа пояснила:
– Спальня Павла Сергеевича.
Почти всю комнату занимала кровать. С неё в свой последний день Оленин встал, прочитал письмо, оставленное Татьяной Юрьевной, и рухнул на пол, чтобы умереть, не приходя в сознание.
Измайлов рассматривал небольшую тумбочку, стоящую возле кровати:
– Куда делись лекарства? – спросил он Колосову.
Марфа деланно равнодушно пожала плечами:
– Взяла полиция… На проверку.
– На экспертизу?
– Ну, да.
– Я так и думал, – медленно произнёс Лев Николаевич. – Часто ли прибирались в спальне?
Марфа взглянула на него, как на безумца:
– Каждый день.
– Я так и думал, – раздалось в ответ. – Пойдём дальше.
Честно говоря, к концу нашего осмотра я знал об убийстве немногим больше, чем до прихода сюда. Мною овладела безнадёжная тоска: что можно обнаружить в последней комнате, если в предыдущих нас встретили изъятые полицией улики и разноцветные чехлы для мебели? Но в спальне Татьяны Юрьевны нас, всё-таки поджидал сюрприз. Правда, совсем не тот, к которому я внутренне приготовился.
Когда Марфа открыла ключами дверь, что-то серое, пушистое метнулось внутрь, немного напугав меня. Все замерли, а Колосова объяснила извиняющимся тоном:
– Это Китти. Она привыкла ещё до… до того свободно ходить по комнатам, – при хозяевах мы их не закрывали. Любимица Татьяны Юрьевны. – Последняя фраза прозвучала сухо, без выражения.
Мы вошли внутрь и увидели непринуждённо разлёгшуюся на кровати длинношёрстую кошку действительно редкой породы. Ясные голубые глаза смотрели прямо на нас. Кошка была довольно крупной – никак не меньше нашего Хералда, и ей было чем похвастаться: высокие серые уши с кисточками, как у рыси, роскошный меховой воротник на чёрно-серой шубке, белоснежные плюшевые лапы и небрежно помахивающий веер-хвост. Мы втроём разглядывали необычное животное и со стороны, наверное, выглядели, как просители на приёме у кошки. Лёжа на кровати, она каким-то образом ухитрялась посматривать на нас сверху вниз, но делала это не надменно, как Хералд, а с явным любопытством. Насладившись произведённым эффектом, Китти зевнула, показав розовый язык.
Лев Николаевич подошёл к столику, над которым стояло небольшое зеркало. Я проследил за его взглядом, и увидел, что он смотрит на стену, где был приколот бело-золотистый бант с вензелем Екатерины Второй. Оказывается, Татьяна Юрьевна была шиферницей – то есть, одной из лучших выпускниц Смольного института, получившей в награду за успехи шифр. Измайлов, ничуть не смущаясь, снял шифр и положил его на столик. Марфа что-то попыталась сказать, но сдержалась. Лев Николаевич тем временем принялся один за другим выдвигать ящички стола, рассматривая содержимое. То, что он в конце концов достал оттуда, удивило, вероятно всех: это была вышивка с изображением головы Китти. Мы снова повернулись к невозмутимой кошке и отметили несомненное сходство с оригиналом.
– Это я забираю, – заявил вдруг Лев Николаевич, указывая на шифр и вышивку.
– Невозможно, господа! – ринулась в бой Марфа. – Я отвечаю за все вещи в этом доме, и Константин Андреевич будет очень недоволен…
– Константину Андреевичу наплевать на шифр и вышивку Татьяны Юрьевны, – оборвал служанку Измайлов. – Если тебе не по нутру, Пётр Евсеич заявит в полицию, и к тебе придут конфисковывать вещи насильственно. Да, Пётр Евсеич?..
Ильский, не моргнув глазом, поддержал этот совершеннейший блеф: