Что ж, посещение «Россiи» оказалось настоящим подарком судьбы: во-первых, не надо было колесить по городу в поисках свидетелей подвигов братьев Олениных, а во-вторых, на руках оказались ценнейшие сведения. На радостях мой друг зашёл в ресторан при гостинице для важных господ «Вологда». Оказалось, что именитых гостей здесь потчуют рыбными разносолами. Измайлову удалось попробовать уху по-нюксенски из стерляди и ельцов с онежскими пирожками-калитками, маленьких жареных снетков по-белозёрски, а к чаю – праздничные пироги-пряженики с ягодной начинкой.
До поезда, идущего в Санкт-Петербург, оставалось не так много времени, но Лев Николаевич успел зайти в лавку Гололобова за чудесным вологодским маслом. Приказчик, узнав, что посетитель из самой столицы, вероятно, принял его за гоголевского ревизора. Он уведомил дорогого гостя, что ему полагается масло «только для своих», извлечённое из недр кладовых. Мало того: в подарок ему почти насильственно был вручен плетёный туесок со специально уложенным между восковой бумагой и тряпицами льдом, предохраняющим масло от таяния. С прекрасным настроением и гостинцами Лев Николаевич Измайлов отбыл в Петербург.
брегет* – высокоточные швейцарские часы с боем мастера французского происхождения Бреге` («Breguet»). Показывали число текущего месяца и заводились специальным ключиком.
«Sauvignon Blanc»** – французское благородное белое столовое вино со свежим фруктовым вкусом.
«Jerez Amotillado»*** – креплёное вино испанского происхождения янтарного цвета с тонами фундука. Выдерживается не менее семи лет; очень дорогой сорт хереса.
– Эх, ты: земляков не узнаёшь(4*) – Измайлов цитирует первые строки стихотворения «Счастливец» Константина Батюшкова, родившегося в Вологде.
И снова – пятница
Меня впечатлили подвиги и смекалка Льва Николаевича, однако в утреннем письме он заявил, будто знает, что делать. Нет сомнения, что он нашёл скелет в шкафу братьев Олениных – пускай, малосимпатичный, но, на мой взгляд, неубедительный повод для убийства через пять лет. Допустим, что месть за мошенничество в Вологде – подходящий мотив, чтобы увести подозрение от Татьяны Юрьевны, но! Но – милые мои! – в тот вечер, когда Оленин почувствовал себя плохо, в его квартире не было ни одного человека, кто прямо или косвенно мог пострадать от давнего страхового обмана. Я ведь тоже кое-что понимаю в юриспруденции…
– Вы же сказали, что теперь у нас есть повод действовать, – сокрушался я, – а мне кажется, что вологодские махинации отнюдь не спасают Оленину от обвинения. У нас даже нет доказательств нечистоплотности её мужа…
Лев Николаевич сохранял олимпийское спокойствие:
– Не всё так прямолинейно, дорогой Михаил; нам следует научиться плести интриги. Сперва я расскажу о том, что произошло со мной сегодня в Петербурге, а в заключение вы узнаете, что мы завтра предпримем. (До чего же он любит секретничать, когда у меня лопается терпение).
Как вы помните, в пятницу днём у Льва Николаевича было последнее перед судом свидание с Татьяной Юрьевной в Арестантском доме, куда его, как и в прошлый раз, сопровождал Ильский. Безусловно, мне тоже хотелось там присутствовать, но на первом курсе опасно пропускать занятия в университете. По словам Измайлова Татьяна Юрьевна Оленина осунулась и похудела, но «держалась молодцом». Она начала с того, что извинилась перед моим другом за забывчивость: оказывается, ещё в первое свидание она хотела сообщить ему, что заплатит за труды, даже если приговор будет не в её пользу: где-то в потайном месте у неё спрятаны небольшие сбережения. В случае же нашей победы, она всех щедро отблагодарит. (Это сообщение, вероятно, взбодрило бы меня, кабы я представлял основную линию нашей защиты).
Мой друг сообщил, что попросил Оленину тщательно подготовиться к судебному заседанию, а именно: передать с Ильским записку для Марфы, чтобы она принесла скромное, но безукоризненное с эстетической точки зрения платье. «Присяжные – тоже люди», – так Измайлов прокомментировал свою просьбу. Кроме того, ей надлежало тщательно причесаться и слегка подчеркнуть природную красоту всеми доступными женщинам способами. (Здесь я выразил беспокойство, что можно переборщить с наведением красоты, на что последовал ответ, что надо доверять вкусу нашей подзащитной, а судебный процесс есть ни что иное, как хорошо или плохо сыгранный спектакль. Это мысль меня поразила, и я не нашёл, что возразить).