Я осторожно поинтересовался, откуда у моего друга столь подробные сведения о публичных заведениях в районе дома Смородиных. Он с готовностью ответил, что получил их у Егора Федотыча Кудасова.
– Вы успели подумать об этом ещё вчера днём? – удивился я.
– Дорогой Михаил, я успел подумать ещё в вологодском поезде: там можно не только спать и выглядывать в окно.
Что ж, мозг Измайлова работал быстро и точно, как часовой механизм, но мне по-прежнему не всегда были понятны потайные движения его колёсиков и винтиков.
После обеда мы недолго отдохнули и принялись собираться. Мне пришлось надеть жёсткий крахмальный воротничок, белую бабочку, смокинг с малиновым камербандом* и выбрать из своего гардероба самые блестящие штиблеты. Лев Николаевич принёс золотистый флакон одеколона от Герлена и щедро окропил мою грудь. Затем возле умывальника мы тщательно прополоскали рот водкой, закусив эту процедуру веточкой петрушки для свежести.
Смокинг с камербандом
Несмотря на то, что план давления на Смородина посредством вскрытия его низменных страстей сам по себе был хорош, мне казалось невозможным уговорить проститутку подыгрывать нам, а хозяйку дома терпимости убедить, что путешествие мамзельки в суд в качестве свидетельницы – всего лишь обычное дело или лёгкое развлечение. Были здесь проблемы и этического плана: мы попросили Елену Аристидовну спасти приятельницу, а сами чуть ли не вываливали на неё подробности грязного адюльтера. Обо всех своих сомнениях я сообщил Измайлову, но он отнёсся к ним, на мой взгляд, беспечно.
– Неужели вы думаете, Михаил, что я бы поступил с дамой так подло? Конечно, нет: всё будет проделано аккуратно, чтобы никто не пострадал, а мы только выиграли.
– Я бы хотел, чтобы вы поделились со мной, как именно мы «всё аккуратно сделаем»…
– Понимаете, мне бы не хотелось раскрывать мои планы сейчас: мы же ещё не нашли эту жрицу любви. – Здесь Лев Николаевич заметил, что я недовольно поджал губы и поспешил объяснить:
– Мне приходится сдерживаться вовсе не от недоверия к вам, мой дорогой друг. Во-первых, как я говорил, мы ещё никого не нашли. Во-вторых, я немного суеверен: если мне придётся рассказать, как мы убережём Елену Аристидовну от тяжёлой травмы, может выйти, что это спугнёт удачу, и мы возвратимся домой ни с чем. А в-третьих, не исключено, что я ошибаюсь. Да-да, такое тоже возможно: есть вероятность, что Смородин не изменяет жене, или предаётся соблазнам где-то вдали от дома, и тогда наши догадки окажутся клеветой на почтенного члена общества. В этом случае мы точно проиграем процесс. Есть и в-четвёртых: действовать нужно по ситуации, а какую нам подкинет судьба – никто не ведает.
Но кое-что можно сказать и сейчас. Если мы найдём нужную нам девицу, то убедим её, что Никита Сергеевич Смородин хочет, чтобы она лично увидела его эпохальное выступление в суде, потому что она, то есть, девица, чрезвычайно вдохновляет своего кабальеро, или кто он у неё там?.. (Измайлов был настроен довольно игриво). Мадам скажем, что забираем мамзель на весь день: тройки, попойки, цыгане и бани. Остальное ей знать не обязательно, – решительно закончил мой друг.
Был ещё один момент, который меня заметно смущал: я никогда не посещал бордели. Как раз по сценарию мне необходимо было делать вид, что я впервые попал в дом разврата, а привёл меня туда мой старший приятель – Лев Николаевич, но от этого соответствия заданной роли моё смущение никуда не девалось и сильно меня беспокоило. Пришлось собрать в кулак всю свою волю и сказать себе, что ради спасения Татьяны Юрьевны мы должны идти на самые большие жертвы.
Вместе с нами ради нашей безопасности («Мало ли что», – загадочно пояснил Измайлов) на разведку отправлялся Данила. Одет он был не менее красочно, чем мы: из-под заломленной фуражки выбивался непослушный кудреватый чуб, алую косоворотку подпоясывал плетёный кожаный ремешок, ноги его были облачены в синие казачьи штаны с красными лампасами и сверкающие хромовые сапожки с подковками на каблуках. У дверей поверх всего великолепия он надел фиолетовый жупан с «разговорами»**, чем довершил картину «Щёголь на ярмарке».
Измайлов, в отличие от меня, надел под смокинг тёмно-синий камербанд и вставил в правый глаз монокль, отчего перестал быть похожим на себя.
– Давно ли вы носите монокль? – поинтересовался я.
– У меня отличное зрение, – последовал ответ. – Это антураж.
Антураж сидел в глазу, как влитой.