Первый дом терпимости мы обнаружили по красному фонарю недалеко от Сенного моста через Екатерининский канал. Место было бойкое, оттого что публика любила выходить через пешеходный мост на Сенную площадь. На вывеске красовалась начертанная крупными буквами надпись в стиле барокко: «Пастораль», а чуть ниже – обыкновенным чёрным шрифтом сообщалось: «Уголокъ отдохновенiя». Мы состроили физиономии праздных бездельников и вошли внутрь, причём я принялся глупо ухмыляться, а Лев Николаевич выгнул брови, отчего вкупе с моноклем стал выглядеть прекомично. Данила ничего не изображал – за него яснее ясного говорил его павлиний вид и лихо закрученные усы.
«Уголок» встретил нас огромной прихожей с деревянными позолоченными колоннами и длиннющим диваном, обтянутым какой-то золотой дерюгой. В помещении странно пахло индийскими благовониями. Моё внимание привлекла люстра, с которой свешивались серебристые металлические подвески, издававшие при движении воздуха мелодичный перезвон. Возле входа сидел дюжий парень с квадратными плечами; его жёсткие волосы, похожие на солому, ухитрялись и лицо сделать похожим на квадрат. Он повернул к нам мучнисто-бледную физиономию в веснушках, впился взглядом в нашу опереточную компанию, но не произнёс ни слова. Из какой-то щели выбежала старуха, лицом, одеждой и повадками напоминавшая мышь, и высоким треснутым голосом стала упрашивать господ снять пальто.
Пастораль Фрагонара
– Сперва нам надо осведомиться! – громко заявил Лев Николаевич и отогнал старуху взмахом трости, – та мигом спряталась в своей норе. На диване мы заметили мадам, которая раскладывала пасьянс на ломберном столике, но при виде нас подскочила и бросила карты. За её спиной я заметил целую галерею из ярких копий Буше и Фрагонара***, где неизменные влюблённые в господских нарядах целовались, обнимались и музицировали на фоне идиллически пасущихся овечек, козлят или коров. Невысокая, полная, со следами светлой краски на волосах, мадам улыбалась нам изо всех сил. Было заметно, что её нежно-голубое платье шили неплохие портные из хорошей материи, но даже оно не могло скрыть все рыхловатые неровности фигуры хозяйки. Заговорила она неожиданно низким грудным голосом с заметным придыханьем:
– Мы ждём вас, господа, уже давно.
– Прррошу! – заорал справа дребезжащий тенор.
Я вздрогнул, но оказалось, что это кричит жёлто-синий попугай в очень большой клетке. Начало было многообещающим.
Попугай макао
– «Прошёл уж год, нет весточки от вас!..» – пропел Измайлов какие-то куплеты. – Но – нет, не важно! Мы удостоились рекомендации, но должны знать точно, что попали по адресу.
– Ну, шо вы говорите, конечно – по адрэсу! – она произнесла эту фразу с заметным малороссийским говорком, не переставая улыбаться во весь рот. – Щас мои кошечки покажут стать…
– А-атлично! – воодушевился попугай.
– Подождите! – погрозил ему пальцем мой друг. – Михал Иваныч твёрдо решил стать мужчиной. – Похоже, что ни попугая, ни мадам не удивило это откровение. Мучительно чувствуя, что краснею, я принялся рассматривать пастушков и барашков, чтобы не смотреть никому в глаза; Данила потихоньку обошёл квадратного детину чуть сзади, видимо рассчитывая на «мало ли что».
– Но ему требуется не абы кто, – убеждённо продолжал Измайлов, – а мамзель, с которой уединяется сам Никита Сергеевич.
– Никита Сергеевич? – вопросила мадам, и её улыбка начала гаснуть. – Какой это Никита Сергеевич?
– Как «какой»? – Измайлов откинул голову, чтобы рассмотреть собеседницу в монокль. – Высокий, статный, худощавый шатен, бородка клинышком и приметные уши. Не думаете же вы, что мы сообщим вам фамилию такого известного человека?..
– Я не помню этого господина, – мадам наклонила голову вбок, продолжая натянуто улыбаться. – Но мои кошечки покажут молодому человеку и фуэте, и антраша (4*). (Ого! – да она ещё и смыслит в балете…)
– А-атлично! – возвестил надрывный птичий крик.
– Как жаль, как жаль, как жаль, как жаль: не по душе мне «Пастораль» – продекламировал Лев Николаевич. – Не сможем мы, сударыня, оценить батман тандю и бризе (5*) ваших кошечек – увы! Никита Сергеевич не простит. – И, обернувшись ко мне, добавил:
– Михал Иваныч, пора! Но вы не отчаивайтесь:
«Терпенье ценно тем, что дарит