– Да ты, я вижу, всё такая же фантазёрка и мечтательница!
– Может быть… Вот только, если не мечтать, есть ли смысл жить на свете?
– Решительно никакого, – серьёзно ответил я.
Лидинька взглянула на меня с хитроватой улыбкой:
– Ну, а что же ты ничего не рассказываешь? Чем ты сейчас занимаешься?..
Возвращаться к тревогам последних дней мне очень не хотелось, поэтому я рассказал байку про Хералда и бедного Миловидова. Лидинька так смеялась, что даже Олимпиада Андреевна подняла голову, оторвавшись от своей Жадовской. Но, в конце концов, мне пришлось, переборов себя, рассказать о наших головоломных заботах:
– Мы со Львом Николаевичем заняты сейчас подготовкой к очень важному судебному процессу. Нам нужно очистить от подозрений в убийстве доброе имя одной дамы.
Серые глаза Лидиньки изумлённо округлились, и я почти физически ощутил переполнявшие мою сестру страх, любопытство и благоговение перед неизведанным. Вздохнув, я нехотя продолжил рассказ, пока воображение Лидиньки не успело нарисовать картину, достойную пера Анны Радклифф***. Но когда я закончил повествование, мне был задан самый женский и самый нелогичный из всех возможных вопросов:
– Миша, уж не влюблен ли ты в эту самую Татьяну Юрьевну?
Моим щекам стало жарко от негодования:
– Разумеется, нет, что за вздор! У меня чисто деловой интерес: я же будущий адвокат.
Лидинька поглядела на меня, покачивая головой, но так ничего и не сказала.
Пётр Евсеевич Ильский
Возвратившись домой, я застал довольно странную картину. Пётр Евсеевич Ильский уже пришёл к нам на военный совет перед Бородинским сражением, но в этом ничего необычного не было. Обыкновенно спокойный и рассудительный Пётр Евсеевич сидел в кресле красный, как рак, а его причёска потеряла свой ничем не примечательный, но естественный вид из-за того, что Ильский временами судорожно проводил по ней пятернёй. Судя по всему Лев Николаевич, сидящий в кресле напротив, пытался умиротворить собеседника, однако тот разволновался не на шутку и лишь немного успокоился, отвлёкшись на рукопожатие со мной.
– Вы, Лев Николаевич, говорите невозможные вещи. Поймите, что большая часть того, что вы написали с Михаилом Ивановичем в плане нашей защиты, квалифицируется как провокация, шантаж и запугивание свидетелей обвинения.
– Так оно и есть, – отвечал Измайлов, – только мы не будем подавать свои действия, как запугивание и провокацию, а аккуратно облечём их в скучные судебные формулировки. А, кроме того, идеи для манипуляции свидетелями нам подбросил профессор юридического факультета и наставник Михаила Ивановича по судебному делу Гремин.
– Милое дело! – воскликнул адвокат. – Гремин сидит на тёплой кафедре и не дует ни в один ус, а мне придётся смотреть в глаза Гедеонову (а он почтенный человек) и присяжным, среди которых тоже есть немало достойных людей. Это уму непостижимо! – вновь взорвался он. – Подобные штуки никто не выделывает, кроме… – он вдруг замолчал.
– Кроме… – мягко подбодрил его мой друг.
– Кроме Штолле, – пробурчал Ильский.
– Именно! – Измайлов даже встал. – Как мы победим шулера честными приёмами? Как мы поймаем лжеца, – я имею в виду свидетеля, – если не подстроим ему ловушку?
– Ловушка ловушке рознь! – отчеканил Ильский. – Моя репутация погибнет, если кто-то узнает, чем я с вами занимаюсь.
– А если не узнает?..
Повисла внушительная пауза.
– Пётр Евсеич, дорогой, у меня есть выход из положения.
– Какой?
– Вот, прошу любить и жаловать: Михаил Иванович Гальский, ваш помощник. Он – бесстрашный молодой человек, который глубоко сочувствует Олениной. Допросы свидетелей со всем юношеским азартом и пристрастием проведёт он, а вам останется только направлять его.
– Вы так говорите, будто я – трусливый и не сочувствую обвиняемой, – проворчал Ильский, хотя стало заметно, что слова Льва Николаевича его заинтересовали.
– Конечно, нет, – откликнулся мой друг. – Просто этот ход даст нам возможность для манёвра: в случае недовольства судьи или присяжных мы будем валить на темперамент Михаила Ивановича.
– Позвольте, господа! – нервно усмехнулся я. – Вы собираетесь свалить на меня неудачи защиты?..
– Как вы можете так подумать, дорогой Михаил! – возмутился Измайлов. – Вы будете провоцировать свидетелей на запланированные нами реакции, – именно это и пытался донести до всех Гремин в своих записках. Но если вам будет угрожать опасность, мы с Петром Евсеичем тут же бросимся на вашу защиту.