– Вы помните точно, что было написано в письме?
Лактеонов тяжело повёл головой на толстой шее:
– «Я от тебя ухожу. Татьяна».
По залу пробежал вздох. Такого откровенного коварства публика не ожидала. Перья на шляпках присутствующих дам вздрогнули: почти все смотрели на скамью подсудимых с возмущением. Штолле, поражённый вероломством супруги, прикрыл губы листком с орнаментами.
Боевое крещение
Обвинитель неспешно рассуждал, как будто делился своими размышлениями с публикой:
– Итак: Павел Сергеевич получает письмо; как же оно попадает ему на глаза?
Локтеонов ответил довольно бойко:
– Обвиняемая на вопрос: «Откуда письмо взялось в комнате больного?» сообщила, что получила его от посыльного и положила на каминную полку.
– Находилась ли обвиняемая в комнате, когда супруг читал его?
– Она сказала, что некоторое время подменяла сиделку, но потом вышла, чтобы взять какую-то книгу для чтения. И за время её отсутствия покойный прочитал письмо.
– Отлично, – подытожил Штолле. – Письмо от посыльного попадает в руки обвиняемой, после чего она оставляет его на каминной полке, а сама через некоторое время выходит, предоставляя мужу возможность ознакомиться с содержанием записки!
– Я протестую! – вскочил Ильский. – Обвинение делает ни на чём не основанные выводы.
– Протест поддержан, – заявил Гедеонов.
– Прошу прощения, – продолжил обвинитель. – Я только уточню у господина Локтеонова: вы уверены, что письмо написано Олениной?..
Два возгласа слились в один: крик Ильского «Протестую!» и зычное «Да» полицейского урядника.
Прозвучал недовольный голос судьи:
– Иван Ильич, вы не можете приводить в качестве доказательства личные выводы свидетеля.
– Виноват, увлёкся, – Штолле приложил руку к сердцу, однако все удобные для него сомнения он уже успел посеять в головах присяжных. – Когда вы прибыли в дом Олениных, плакала ли обвиняемая или выражала как-то иначе чувство скорби в связи с потерей любимого мужа?
Ириней пожал широкими плечами:
– Нет, не плакала. Она просто сидела, пока мы осматривали дом и опрашивали свидетелей.
– Не проронила ни слезинки?.. – обвинитель трагически заломил бровь.
В этот раз Пётр Евсеевич всё-таки успел вмешаться:
– Протестую: вопрос задаётся повторно.
– Вопрос снимается, – успокаивающе поднял руки Штолле. – Конечно, смерть мужа не всегда кажется невосполнимой утратой… Но я закончил: свидетель передаётся защите.
Злость кипела во мне: выходки Штолле следовали одна за другой так часто, как будто для него не существовало правил, по которым нас учили вести судебные дебаты. Он навязывал своё мнение зрителям, ничуть не считаясь с формами ведения допросов. Я даже не сразу почувствовал, что Ильский толкает меня под локоть: «Вставайте, Михаил Иванович! Ваш выход». И тут я внезапно осознал, что буду сейчас выступать перед залом, битком набитым публикой, и судебным жюри, отчего в горле моём пересохло, а стол принялся делать всё, чтобы не выпустить меня на свободу. А ещё мне так не хватало дружеской поддержки Льва Николаевича.
Деловито покашливая, я вышел на середину зала и увидел перед собой десятки чужих лиц, которые внимательно разглядывали мою персону. Какой-то подлый фотограф-репортёр ухитрился поджечь магний, отчего вспышка на мгновение ослепила меня. Я снова закашлялся, и Гедеонов откуда-то сверху спросил меня:
– Вы здоровы?..
В ответ я только кивнул и решительно направился к месту свидетеля:
– По каким признакам вы определили, что письмо написано госпожой Олениной?
Локтеонов, похоже, удивился, что я вообще заговорил:
– Там была…
– Протестую! – услышал я звонкий голос Штолле. – Минуту назад, Ваша честь, вы указали, что личные выводы свидетеля не являются доказательствами, а молодой человек интересуется мнением непрофессионала. (Я обратил внимание, что обвинитель намеренно назвал меня «молодой человек», видимо, чтобы умалить мою роль в процессе).
– Ваша честь, – пришёл ко мне на помощь Ильский. – Обвинение спровоцировало ответ господина Локтеонова. Позвольте же и защите прояснить этот момент.
Гедеонов медленно обвёл нас глазами и заключил:
– Защита продолжает допрос, отвечайте, свидетель.
– «Спровоцировало!..» – саркастически повторил Штолле достаточно громко, чтобы мы с Ильским услышали.