– А теперь, прочтите, пожалуйста, подпись.
– Татьяна Юрьевна Оленина… Ого! Кружева-то какие…
– Похоже на подпись в вашем журнале?
– Нисколько. Но господин обвинитель сказал, что там нарочно печатными буквами писали.
– Конечно, нарочно, – поддакнул я. – Сколько букв в вашей фамилии?..
– Моей? – удивился приказчик. – Семь. Маламут.
– Хорошо. Напишите на чистой стороне листка вашу фамилию.
– Протестую! – поднялся Штолле. – Защита забалтывает свидетеля; вопросы не имеют отношения к делу.
– Ваша честь, – обратился я к Гедеонову. – Сейчас мы узнаем, чью подпись только что все видели: в том числе и Ваша честь с присяжными.
– Хм, любопытно, как это у вас получится? Тогда продолжайте.
Штолле сел, а я спросил у приказчика:
– Покажите, что у вас вышло? «Маламутъ»! Сколько букв сейчас в вашей подписи?
– Восемь. Там же «ер» на конце.
– А теперь вернёмся к подписи в журнале: вы уверены, что завиток, похожий на греческую ипсилон, обозначает именно букву «а»? Или, может – «ер»?.. Вы готовы поклясться, что здесь написано «Оленина», а не «Оленинъ»?
Усы Маламута тревожно встопорщились, он снова нацепил пенсне Учёного Кота, а затем принялся так старательно вглядываться в журнал, что даже повертел его вправо-влево. Я, замерев, следил за его манипуляциями. Наконец, он откинулся на спинку стула и решительно произнёс:
– Я не буду клясться. Можно допустить, что это писал мужчина.
Притихший зал вновь забурлил. Только я с облегчением выдохнул, как вскочил Штолле:
– Ваша честь, свидетель не может давать заключения о почерке: он не специалист, а всего лишь приказчик!
В этот момент ушлый газетчик поджёг магний, и великий обвинитель оказался в кадре в самом неудачном ракурсе: злой и встревоженный.
Раздался голос Гедеонова:
– Иван Ильич, вы сделали выводы, опираясь на слова свидетеля обвинения, а теперь защита добилась сомнений свидетеля в своих показаниях. Суд согласен, что свидетель не является графологом, однако нам известно, что подпись в журнале выполнена печатными буквами. Исходя из этого, присяжные самостоятельно сделают выводы о принадлежности подписи.
– Защита манипулирует свидетелем! – крикнул Штолле.
Тогда я обратился к нему напрямую:
– Мы представляем письмо, написанное обвиняемой в присутствии трёх свидетелей, что заверено вот этой бумагой у нотариуса. Мало того: письмо получила экономка обвиняемой и ни на минуту не усомнилась в подлинности подписи хозяйки. Эту записку мы просим приложить к делу, как вещественное доказательство номер два!
Обвинитель зарычал на меня, но сел; я же постарался закрепить успех:
– Защита просит Высокий Суд и господ присяжных заседателей обратить внимание на то, что любой злоумышленник, желающий навредить обвиняемой или посмеяться над счастливым браком покойного, мог отправить злополучное письмо. Вполне возможно, что доставка письма вообще не связана с роковым вечером, и отравление Павла Сергеевича – звено совершенно другой цепи.
Зал клокотал, словно пар в адском котле, и не приходилось сомневаться, что его взбудоражила наша адвокатская троица.
Удар исподтишка
Во время небольшой заминки, вызванной установлением порядка в зале и консультацией Штолле с Кузиным, мне удалось перекинуться парой слов с Измайловым.
– Где же сейчас Елена Аристидовна? Вам удалось её привезти?
– Здесь всё в порядке: Смородин отправился в суд пораньше, и поэтому я беспрепятственно забрал её из дома. Пока идёт дознание, что произошло в последние часы жизни Оленина, она не нужна: обвинение всегда оставляет козыри на сладкое, а муж Смородиной – самый предвзятый свидетель, настроенный против Татьяны Юрьевны. Здесь рядышком, на Литейном, есть Сергиевская артиллерийская церковь, и Елена Аристидовна решила зайти туда, чтобы поставить свечку за здоровье и благополучие нашей подзащитной. Удивительно, что в одной семье уживаются такие разные люди… Впрочем, каждая несчастливая семья несчастна по-своему.
– А мамзель Симочка?..
– Как вы знаете, её сопровождает Данила. Зная породу людей, подобных Симочке, я предположил, что бесплатное посещение трактира придётся ей по душе. Проводив Смородину до церкви, я возвращался, поглядывая в витрины встречных кафе, и не ошибся: в небольшом заведении «Монплезир» мне удалось заметить Данилу и барышню Фельзен, дегустирующую орехово-фруктовое пирожное с чаем. – Лев Николаевич сопроводил свои слова улыбкой, но я-то знал, как недёшево обходится нам «бессловесная» свидетельница.